Трехглавый орел

– И тем не менее сие правда. – Я взял пропуск из рук ошеломленного драгуна. – Будьте любезны, проводите меня и мой эскорт к полковнику Михельсону.

Ровно через десять минут ситуация повторилась с разницей лишь в звании недоумевающего офицера.

– Вальдар Реймондович, возможно ли это? Что бы сие должно означать?

– Большой политик, – развел руками я. – Не нам его обсуждать. Наше дело – неукоснительно выполнять свой долг.

– Вы правы, друг мой, совершенно правы. Но все же это какое-то, какой-то... – Он не нашелся, что сказать, и, махнув рукой, отъехал, чтобы скрыть внезапно подступившие к глазам слезы.

Казань встречала войска. Они возвращались без победы, но в глазах провинциальных мадам и мамзелей окутанные военной славой с ног до головы, подобно танцовщице, исполняющей танец семи покрывал. «Ура!» – кричало местное население, встречая зелено-красные мундиры стрелков, марширующих по центральной улице с примкнутыми к ружьям штыками. «Ура!» – встречали они синие кафтаны драгун. «Ура! – неслось над флюгерками пугачевских пик. – Да здравствует государь император! Да здравствует императрица Екатерина!»

– Эк встречают. – Пугачев склонился к верному «енералу Закревскому», как обычно, скакавшему по леву руку от него. – Любит меня народ. Вишь, как любит!

– Так об чем речь, – ухмылялся Лис. – Этому народу только дай кого полюбить. Эт-то ты, ваш личество, еще с губернатором не беседовал. Тот просто аж на дерьмо изошел из любви к тебе.

– Эх, голова ты, Лис, а слова говоришь нехорошие. Все «дерьмо», «дерьмо». Вон народ-то как ликует. А о губернаторе не напоминай, я и сам помню. Н-но, поехали!

«Ура! Ура!» – не стихало вокруг.

– Ты что ж, сучий сын, – кулак Пугачева врезался в губернаторское ухо, – города сдаешь?! Царевых полковников в тычки выгоняешь?! – Могучая атаманская рука подхватила увесистую тушку сановника и приподняла ее над полом. – Я ж тебя, лиходея, в железа закую, своей собственной рукой кнутом запорю!

– Да я ведь... – пытался оправдываться истязаемый.

– Я что тебе, псу зазорному, велел слово молвить?! Молчи, боров смердящий! В Урал-камень с кайлом пойдешь, душа твоя каторжная!

– Пойдемте, Иван Иванович, пойдемте. – Я начал тихо подталкивать полковника Михельсона к двери. – Пугачев тут сам управится. А когда их превосходительство очухается, негоже им помнить, что вы неподалеку были, когда ему «Петр III» свое высочайшее неудовольствие выражал. Обязательно ведь в тайную канцелярию донос настрочит.

Мы вышли из кабинета.

– ...И вот тогда Наташа спрашивает: «Поручик, где вы пропадали?» – слышался из зала восхищенный голос Лиса. – А вы ей в ответ: «Мадемуазель, я спешил обнять своего старого друга, с которым сегодня же вечером надеюсь познакомить и вас».

– Да ну что вы, сотник, все было совершенно не так! Никакой Наташи Ростовой там и в помине не было. Как сейчас помню, девушку звали Татьяна Ларина. Ни по какой нужде я не выходил. А друг... Да, действительно, поутру с депешей прискакал мой старый друг князь Лобанов-Ростовский. Днем он должен был находиться в штабе, а ввечеру пожаловать ко мне в гости. Не пойму, что тут смешного? Вот лучше послушайте, что я вам расскажу...

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Дипломатия – искусство поглаживать пса, пока не нацепишь на него ошейник.

Флетчер Кнебель

Уж и не знаю, как себе представляла императрица секретную доставку Пугачева со старшиной к месту переговоров. Даже если не учитывать природных дарований Лиса, в котором талант шоумена бодрствовал двадцать четыре часа в сутки и который превращал однообразно унылые дорожные будни в весьма живописное времяпрепровождение, даже не учитывая этого, тяжело не заметить кортеж, растянувшийся вместе с обозом едва ли не на полторы версты.

Несшиеся перед нами фельдъегеря, доставлявшие эстафетой государыне мое донесение об успешном окончании миссии, упреждали градоначальников, что с Пугачевым заключен мир и что идущее на них войско вовсе не собирается брать города на копье. В честь чего те выкатывали на площадь бочки с вином и вырезали стада баранов и потчевали вчерашних извергов и супостатов по-русски до отвала. Не встречая помех, Пугачев двигался к Москве, и над колонной его развевалось золотое ораниенбаумское знамя Петра III, уж неведомо как попавшее в руки самозванца. Два тарча, расположенных в груди российского орла, склонившего головы под непропорционально большой короной, несли гербы российский и голштинский, причем их грамотность не оставляла сомнений, что в руках у «императорского» знаменщика не дешевая подделка, а безусловный оригинал. Мы двигались по России, повсеместно встречаемые возбужденными толпами, демонстрировавшими свою любовь, хотя скорее не к Пугачеву, а к зрелищам вообще. И с каждым днем заветная Москва становилась все ближе и ближе.