Трава пахнет солнцем

— Тоже хорош гусь, — не унималась мама, — видела я его вчера — исцарапанный весь, и физиономия такая продувная — дальше некуда. Здрасьте, говорит, Татьяна Алексеевна, а у самого глаза так и стреляют, так и шмыгают, как два мыша. Ты пойми — возраст у них сейчас такой, к ним все липнет: и хорошее и плохое. А ты ему отец. Хоть и не родной, а все отец. И еще тельняшка эта. Зачем только ты ее подарил ему. Ходит, как шпана.

— Ладно, — ответил Демьяныч, — парень он вообще-то неплохой, сама знаешь, но… Я с ним потолкую. А об тельняшке ты зря. Тельняшка — моряцкая одежда и шпана тут ни при чем, — строго добавил он.

Жорка толкнул дверь и с невинным лицом прошел к шкафу.

— Мамочка, какую рубашку взять? — спросил он. Ему очень хотелось быть сейчас хорошим и послушным. Да и для дела надо было, чтоб Демьяныч не сердился.

— Синюю возьми. С короткими рукавами. Она на верхней полке лежит.

Стоя к родителям спиной, Жорка стащил через голову тельняшку, взял пахнущую свежестью рубаху и повернулся.

— Господи!!! — ахнула мама и даже побледнела. — Татуировка! Дожили! Ты что ж это, поганец, с собой сделал! Что ж ты натворил, несчастье мое, негодный мальчишка!

— Да это так просто, ерунда. Это девочка одна… — пытался объяснить Жорка.

— Девочка! — заорал Демьяныч. Он вскочил, лицо его пошло красными пятнами. — Я тебе покажу татуировку! Я тебе покажу девочек, сопляк! Мать до слез довел.

Он ухватил цепкими сухими пальцами Жоркино ухо и два раза увесисто треснул его по шее.

Жорка рванулся, выдернул пылающее, несчастное ухо и бросился к двери.

— Это просто так нарисовано! Красками! Оно смывается! — выкрикнул он и выскочил на лестницу.

Обида душила его.

— Они еще узнают, они узнают, — бормотал он, шмыгая носом, — по шее! За что? Вот убегу из дому, тогда узнают. Тогда-то забегают. Юнгой наймусь. Уплыву в далекие моря. Поплачут небось.

Жорка злорадно приговаривал, а сам упивался всплывающими перед глазами картинами мести.

Вот Демьяныч, заламывая руки, рыдает и кается в своей несправедливости. А весь дом, все жильцы отворачиваются от него с презрением.

— Разве можно было крутить уши такому человеку? Такому прекрасному мальчику! Они ведь у него не железные. Живые у него уши. И еще по шее лупить. Вот и не выдержал человек. Вот и пропал, — говорят все и качают головами.

А потом — потом — в газетах появляются Жоркины портреты.

«Благородный поступок! Геройский подвиг! Юный моряк, юнга Георгий Басов спасает капитана! Он бросается в бушующий Индийский океан и, бесстрашно борясь с разъяренной стихией, вытаскивает своего капитана, которого слизнул с мостика неслыханной силы девятый вал.

Юного героя награждают орденом. Ему дают новенький быстроходный лайнер и назначают капитаном».

А Демьяныча, чтоб не распускал руки и не трепал героев за уши, ведут в тюрьму.

Но Георгий Басов прощает его. Он не то что некоторые. Он добр и великодушен. Он даже берет его на свой корабль. И назначает коком. Пусть чистит картошку и всегда вспоминает его, Жоркину, доброту.

А Тамико приходит на пристань встречать героя, с цветами.

Или так: девятый вал слизывает его, Жорку, и пароход уходит в ночь. Но Жорка не сдается. Он борется — плывет. А потом встречает кита. И приручает его. Этот кит самый большой на свете. Он царь всех китов. И Жорка верхом на этом царе заявляется в Ленинград. Что творится-то! Давка на набережных!

А Жорка спокойненько вплывает в Мойку, прямо к своему дому. И его снимают для кино. Дядя Арон.

Толпа запрудила Конюшенную площадь, и Запорожский переулок, и мост, а в толпе стоит печальный Демьяныч, и с усов его капают слезы раскаяния. Ему стыдно.

А Тамико встречает Жорку с цветами.

Вот как.

Будет у нас катер

Владька уже пообедал. Он по Жоркиному лицу сразу же понял, что произошла неприятность, и уволок его в свою комнату.

— Поесть притащи, — буркнул Жорка.

Владик сбегал на кухню, принес два здоровенных ломтя хлеба с ветчиной и кружку молока. Жорка заурчал и вмиг расправился с бутербродами и еще кусище яблочного пирога уписал.

— Во даешь! Тебя не кормят? — спросил Владик.

— Демьяныч отлупил, — мрачно ответил Жорка, — по шее наложил. За петуха. Орет: «татуировка, татуировка!» Я из дому удрал.

— Эх ты! Нашел время. А как же катер?

— Шиш теперь, а не катер. Я у него просить не стану.

— Трепач ты, Жорка! У-у-у. Решили ведь. Я уж все придумал: куда Тамико повезем, что покажем, а теперь, — Владик махнул рукой, — все вверх тормашками. И все из-за какой-то шеи.

— Из-за какой-то?! Если бы это была твоя шея, небось не то бы запел. Моя шея не для того, чтоб по ней просто так, за здорово живешь кулаками лупили. Понял?

— Да понял я. Понял, что не видать нам катера. А я уж все придумал…

— Заладил, как патефон: придумал, придумал… Тоже мне мудрец. Будет у нас катер.

Я не я буду.

— Где ж ты его возьмешь? — усомнился Владька.