Трава была зеленее, или Писатели о своем детстве

— Что Аня? — устало произнесла моя изменница.

— Где ты была?

— Так, Ксень Федна, — снова вмешался я, — вы думаете, легко такое животное вытащить? Вы бы видели, как наша Аня работала!

А карп в утреннем розоватом освещении был превосходен, недаром он прозывался зеркальным, и на его боку отражалось мое самоуверенное, бабушкино суровое и Анино трогательное лицо.

— Ну ладно, — Ксения Федоровна сменила гнев на милость, — если ты была с Сережей, то я спокойна, — и поворотилась ко мне: — А ты вечером приходи, я его приготовлю.

— Благодарю, — ответил я с достоинством.

В то утро за все это время я спал нормальным сном здорового подростка, и лишь часа в три дня меня разбудил свист Артура. Мой друг выглядел еще страшнее, чем ночью, бледный, осунувшийся, с красными слезящимися глазами, он смотрел на меня растерянно и жалко.

— Старик, дашь мне еще закидушки на одну ночь?

Своих закидушек у него не было: Артур всю жизнь ловил рыбу поплавочными удочками и говорил, что иначе теряется удовольствие от созерцания игры поплавка на поверхности воды.

— Да бери, — пожал я плечами, стараясь никак не выказать своей радости и вспугнуть Артура.

— Спасибо, Серега, век не забуду, — проговорил он торопливо и исчез.

А я потянулся и пошел досыпать, но сон уже не шел, и я взял дедову электробритву, впервые в жизни прикоснувшись кружочками лезвий к подбородку.

Карп был приготовлен превосходно, ни до, ни после этого дня я не ел ничего подобного. Мы чинно сидели за столом, беседовали на садоводческие темы, о женщинах-революционерках, но вот кончились последние известия, и мы снова остались одни — Аня и я, и больше не мешал нам незваный гость. Но, увы, наших прежних безмятежных ночей было уже не вернуть, и по Аниному беспокойству я чувствовал, что она думает об Артуре, и, даже отсутствующий, он стоял между нами. Мне бы сейчас встать, подойти к ней, обнять: ну что, малыш?

Но какой она мне малыш… Я встал и сказал:

— Ну пока?

— Иди, Сережа, — и в ее голосе прозвучала благодарность.

И мне вдруг стало так за нее обидно, что впору было кинуться на карьер и приволочь оттуда этого дурня. Ну куда там!

Я вышел из дома и побрел, не разбирая дороги, и теперь мне было не больно, как прежде, а как-то тяжело, однако эта тяжесть казалась посильной, точно я сам добровольно ее на себя взвалил.

Я почувствовал раньше, чем увидел или услышал, догадался, что из темноты на меня снова бежит Найда, выдернул из забора кол и шагнул навстречу овчарке.

— Пошла отсюда!

Она тихо зарычала и стала отступать, точно выжидала удобный момент для броска, но я сделал упреждающее движение, и она так же бесшумно исчезла в ночи, как и появилась.

А я дошел до своей калитки, бросил кол и сел на лавку. Закурил. Вот все и кончилось.

Два следующих дня были пасмурными, с несильным юго-западным ветром, благоприятствующим клеву. Но Артур не приходил, и, значит, карпом у него не пахло. Он пропадал на карьере с утра до ночи, облизывал пересохшие губы, тер тыльной стороной ладони глаза и иногда заскакивал домой перекусить. А я помогал деду чинить сарай, и на душе у меня было пустынно и тихо.

Но на третий день открылась калитка, и в сад вошла Аня. Боже мой, что с ней сделалось! Она выглядела хуже своего возлюбленного.

— Сереж, пойдем рыбу ловить.

— Так ведь клева не будет, Аня.

— Бабушка просила еще ей карпа поймать.

— Ну пойдем, — сказал я обреченно.

По счастью, это была последняя ночь того дачного лета, и только однажды мне пришлось увидать искаженное злобой лицо студента, решившего, что я непонятно почему хочу ему отомстить и привел для этого на рыбалку бабу, которая полночи проревела в двадцати шагах от костра и так и не дала ему вытащить карпа.

На рассвете начался дождь, и мы пошли домой. Нашу глинистую дорогу размыло, и так мы и шли, спотыкаясь и падая: впереди налегке яростный Артур, за ним с закидушками шел я, а позади плелась Анечка и продолжала, не стесняясь, в голос всхлипывать, то ли потому, что хотела обратить на себя внимание, то ли ей уже было все равно. Но мы шли, не оборачиваясь, и, дойдя до улицы Крупской, расстались, чтобы уже никогда не встретиться.

Роман Волков

Монах

Я родился в Пензе в 1979 году.

Бабушка, когда рассказывает о детстве, вспоминает голод 30-х, дедушка — немецкую оккупацию в 40-е, папа — про драки у бараков в 60-е, а вот я считаю именно свое детство в 90-е — время, когда наша огромная страна развалилась, как домик из домино, — самыми страшными годами и в то же время самыми интересными.

Я жил в девятиэтажном доме на улице Свердлова у стадиона «Темп», среди сквериков, больниц, полузаброшенных строек, а прямо под балконом находился огромный городской зоопарк, и своим противным мяуканьем меня будили павлины.

Все детство я провел на этих стройках и больничных сквериках. Строек было куда больше: только рядом с моим домом их было целых три: одна из них так и строится до сих пор.