Трав медвяных цветенье (СИ)

– А мы, знаешь, что с тобой сделаем! В воскресенье после Петра и Павла всем скопом, с братом твоим и моим, с их жёнами – на ярмарку махнём! Я потружусь, уговорю, уверю! Слыхал, Василь как-то обмолвился, что, де, прогуляться бы! Бабы просились. Обновок захотелось! Вот и будет нам день! Подумай! Весь день, с рассвета дотемна – вместе! Весело да нарядно! Никто слова не скажет! Вот и надевай тогда свои розы китайские! И уж я-то – нахвалю!

Что и говорить! Умел Стах девиц радовать!

А китайская роза, иначе чайная, крупная да роскошная – и впрямь расцвела меж тем в саду супруга Агафьи. Серёдка июля – самое время розам цвести!

Чинно, с достоинством проследовало Дормедонтово семейство ко крыльцу, стало подниматься в горницу, блюдя старшинство. Впереди, как положено, батюшка Дормедонт Пафнутьич об руку с супругою, следом старший, ещё глуховатый от страшного удара сосновой лавкой, сын с женой, далее – второй сын, с неподвижной рукою, сунутой за пояс, и тоже со своей половиной, и младший сын с молодухою. И позади всех – одна одинёшенька – замужняя сестрица Гаафа, разнаряженная и накинувшая на голову и лицо кисейный туманный плат. Соседи и прислуга, из окон-дверей глядящая, сочли её младшею, на выданье, сестрою – и полагали привлекательною.

Бледновато жилось Агафье в супружеской спальне, но прилюдно муженёк соблюдал обычаи строго и скрупулезно. И родственную сторону встретил, как подобает – торжественно, церемонно, хоть и прохладно. За столом вёл с тестюшкой беседы степенные, с шуринами раскланивался. Невесток да сестрицу Гаафу отдарил серьгами да шелками.

Обед подавался обильный да прихотливый, на драгоценных многочисленных блюдах, в десяток перемен. Мог себе позволить зятюшка пороскошествовать, нос утереть холодной родне. Двадцать мяс да заквас на цветной узорной скатерти перебывало. И от каждого блюда собственноручно зять тестюшку оделял – в знак почтения.

После обеда по приглашению хозяина семейство чопорно прошествовало по покоям да горницам, где были наглядно представлены все богатства-чудачества, злато-серебро, камни-яхонты, парчи-бархаты да дива заморские. Семь раз выходила к родичам дочка в разных нарядах, один шикарней другого. Позванивали на шее-запястьях блескучие драгоценности. Отчего у Гаафы отнимались ноги, и в висках дёргало.

А в конце пошли сад осматривать. И верно. Среди кудрявых дерев, цветущих кущ – более всего выделялись и притягивали взор – несколько низких кустов, каждый из которых увенчивался двумя-тремя большими чайными розами – розовыми, как им и полагалось, а так же белыми да пурпуровыми. Розы томно и стыдливо выглядывали из глянцевых листьев, отягощённые своей красотой и пышностью.

Вежливо постояло семейство у цветника и двинулось дальше. Розы – розами, только это ж не сундук с богатствами. Есть чего полюбопытней.

Немного задержалась Гаафа. Что-то тянуло её к розам…

Зыркнув глазом по сторонам, девка воровато шагнула к кусту и быстрым движением отщипнула самую крупную алую розу. Вот она! Роскошная, сволочь! Пальцы потискали нежную шелковистую плоть, с неприязнью оторвали крайние лепестки. Блаженно вздохнув, Гаафа бросила цветок под ноги. И с тягучим стоном наслаждения смачно и яростно втоптала в землю.

Глава 6 «Розоцвет»

Во саду ли, в огороде

Ярче розы девка ходит,

Роза, роза ты моя,

Роза ро-о-озовая!

В огороде, во саду

Розан я пойду-найду,

Роза, роза ты моя,

Роза ро-о-озовая!

Ах, завертело молодца с девицей розовое цветение! Вот бывает – возьмёт судьба – да разом и вывалит на голову всё отпущенное тебе – что за прошлые годы, что за будущие… Только жмуришься одурело, в восхищении таешь от этих мягких сладостных ударов. И потом – после дрожи ожидания – смакуешь её, податливую тяжесть упавшего счастья.

Яркие Петровки! Лета венец! Всего в избытке. Солнца немеряно, веселья бесчисленно, веселья взахлёб. И – цветов! Цветов этих – луга полные, необозримые. Хмельное душистое марево над землёй. Голову кружит, душу обволакивает, уста дразнит…

Сперва бурно, точно с цепи сорвавшись – праздники встретили.

Праздник – на то и отпущен! В праздник – всё можно! Знай, радуйся!

А потому, отстояв обедню, сбежала Евлалия, сама не своя, с крылец церковных и – мимо девиц заносчивых, мимо ребят горделивых – порснула свиристящей пичугой скорей домой: Тодосье помочь на стол собирать: гостей ждут к обеду. Василь с женой обещались… и Стах. Стах придёт! А – чего не прийти? Как-никак - сосед, Васильев брат.

В храм, для праздника, да по-летнему – с усердием Лала платье сладила. Сарафан нарядный, к Пасхе сшит, как влитой – в притык. Из той матерьи – вот как вишня спелая! – что братец к Рождеству привёз. И сорочку с оторочкой, тончайшую, с рукавами вольными. На каждом рукаве – по китайской по розе малиновой, с белыми перепадами, с алыми переливами, багряными затихами. Округ стана рдяный пояс плетёный. И вся грудь в монистах коралловых… так и постукивают – легонько-вязко, словно влажные. И лент всяких вязка щедрая в косу вплетена! А надо лбом – по чёрным, как у матушки, волосам – одна, пунцовая.