Трав медвяных цветенье (СИ)

Скорые-то, скорые, а и у них промашки. Что толкнуло Василя? Переступил, и казалось – в снегу незаметно. Лучше хотел упереться – на ж тебе, ногу высунул. По ней и ударили. Сапог прошили. В первый миг даже не понял. Будто и боли-то не было… А только мир поплыл, и в голове звякнуло удивленно: «Что? Это всё?»

Вцепился он в кору ногтями, чтоб вбок не выпасть, медленно сполз по ёлке. Снег ярко окрасился, радостно. Он то исчезал куда-то, то возвращался. И лес вокруг – то исчезал, то возвращался. И то место за просекой, где весело и победно упал с еловой лапы белый ком – тоже возвращалось. Лёжа в красном снегу, Василь поднял ствол и прицелился. И хорошо прицелился. Там, видать, от подбитого не ждали…

Как стало супостатов одним меньше, примолкли они на миг. А потом выстрелы засвистели частые и не самые прицельные: стрясали снег с таких далёких макушек, в какие и попасть чудно.

– Что-то придумали… – пробормотал Иван. – Не жалеют пороху.

Выстрелы-то участились, а вот места, откуда те, сразу приметились. Не то, чтобы являлись одной точкой – нет, был разброс, и широкий, но возникало ощущение, что разброс тяготеет к постоянному месту. И таких мест четыре. А не шесть. Или показалось?

– Рассыпчатей прежде палили, – заметил Азарий.

– Да они в обход двинули! – осенило Ивана. – Двое покрались! Только вот – в какую сторону… – и горько выдохнул:

– Эх, Васику! Отойти бы вглубь – а тебя ж не бросишь!

С вражьей стороны принялись палить из-за развилки громадного дуба, что простирал над просекой крючковатые ветви в подвесках сухих скукоженных листьев, полных снега. Те заслоняли развилку и сбивали с толку. А сверху, видать, недурно просматривалось то, что могло скрываться за сугробами. Малейшее движение – залп. И потерявший сознание Василь оказался куда как яркой мишенью: что может быть ярче крови на снегу. Своим к нему не подобраться: из-за дерева носа не высунешь. Пропасть бы молодцу. А только враг в него не стрелял. Убитым счёл.

Оттуда, с развилки, драной кошкой вопил и улюлюкал Коштика. Раны у него разом все зажили, умирающий голос куда как ожил, и прибаутки сыпались, по десятку к каждому выстрелу. Но, сколь ни старался, ни те, ни другие в цель не попадали. Гназды хранили спокойствие. Фрола в какой-то миг ещё подмыло ответить, но Иван напомнил:

– Не языком…

И то верно: что порох, что праведный гнев – трать бережно, и только в цель.

Коштике тоже бы силы не в слова всаживать, да уж больно пёрло наружу озорство. Натура будоражила. Не было в нём надлежащей мрачной серьёзности. И чего к Хлочу прибился?

Правда, и весёлость – штука полезная. К примеру, противника отвлечь и раззадорить, на промашки подбить. В сердцах чтобы щедро жахал на полку порох. Рано ли, поздно – кончится. Во всяком случае, ему, Коштике, уж пора бы дорожить этим добром. Да и товарищам. Уж больно рьяно и увлечённо грохочут и хохочут…

Хохочи, не хохочи – а чем Гназдов покоробишь? И прицепиться-то не к чему: куда ни кинь – молодцы. Но знала кошка – всего обиднее, когда за душевную помощь – чёрная неблагодарность. Хороший повод. Ори себе из-за развилки дуба:

– Что, сердобольные? Пожалели убогого? Это я вам ещё не все сказки рассказал. Самая смешная у меня – про слезливых олухов, что ко всякому вранью – с разинутым ртом!

Гназды как не слышали. А чего слушать? Обидно, конечно, но не обидней, чем видеть раненого Василя и ощущать полную беспомощность. А что куражится кошка и шапкой над развилкой дразнится – так ясно, на палке шапка: больно резво попрыгивает, даже для весёлого Коштики. Да и не дурак он – башку выставлять.

– Прилежней, ребята, слушай, – бросил своим Иван. – Слева-справа… Снег-то скрипучий. А лес частый. Успеем, перекинемся.

Как ни орал Коштика, и как ни палили из-за просеки – а безмолвия зимнего леса уничтожить не удалось. Промеж залпов и кошачьих воплей – слышно было, как мягко падают комья снега, шуршат колышимые ветром ветки дерев. И приметную человечью поступь уловить представлялось вполне возможным. Слушай только.

Гназды слушали. И услышали. Не поступь, не снежный хруст, не тихий шаг, а два громких выстрела слева. Один – и сразу второй. Гулко раскатилось – и близко совсем. «Враг!» – дёрнулась душа. И туда же дёрнулись стволы ружей. Оказалось, запросечным молодцам только того и надо.

Двоих в обход отправляя, уговорились: вы, ребята, с тылу подберитесь и бейте, кого успеете, а как оставшиеся к вам развернутся – мы дружно навалимся. Потому, не осторожничая более, разбойнички из-за ёлок повыскакивали, и Коштика на дубу уже не шапкой на палке, а лихой башкой высунулся. Ну, тут же и получил. И полетел, сердешный, с высокой развилки, налету разворачиваясь по-кошачьи, с таким оглушительным: «Вяяя», – какого сроду не издавал.

Не вышел наскок. Сходу сообразили Гназды, к чему дело идёт, и ружья успели назад перевести, ибо слева хоть и палили всерьёз – а не по Гназдам. По лихим молодцам. В единый миг один рухнул, тут же второй. А третьего Иван порешил. И всё. Рассеивался среди потрёпанных ёлок пороховой дым, и воцарялась прежняя тишина. Ни выстрела.