Трасса

Паренёк вопросительно посмотрел на Саночкину; не получив от неё помощи, кашлянул, пробормотал сконфуженно:

— Значит, пока нет. — И тут же поправился: — Но мы на вас, Василий Егорович, воздействовать будем, и тогда пожалуйста.

— Формалист ты!

— Я, Василий Егорович, просто очень высоко думаю о тех, кто в такой бригаде состоять будет, — тихо произнёс паренёк.

— А себя небось зачислишь?

— Вовсе нет, во мне пятно есть.

— Это какое же такое пятно?

Паренёк махнул рукой, попросил Лину Саночкину:

— Скажи.

Видя, что девушка колеблется, повторил повелительно:

— Говорю, скажи. Я своих пятен не боюсь.

— Он бульдозером столб телефонный своротил, никому не сказал, сам его на место ставил, провода соединял. А из-за того, что он один со столбом возился, люди сколько время без связи были.

— Что ж ты так?

— Я испугался.

— Испугался? Бульдозерист, он всё равно что танкист, должен быть смелым.

— Я смерти не боюсь.

— А прораба, выходит, больше смерти испугался, если сказать про столб не посмел.

— Вы его, пожалуйста, больше не критикуйте, — попросила девушка, — мы его и так сильно критиковали. И он ужасно всё сильно переживал.

Лопухов положил руку на плечо пареньку, сказал озабоченно, ласково:

— Это хорошо, что ты так расстроился. Нам люди-деревяшки вовсе не требуются. Нам люди очень душевные нужны. И с этого главная красота жизни будет. — Задумался, проговорил наставительно: — И правильно, ребята, что вы так высоко мерку под свою бригаду держать хотите. Только я так полагаю, выше темени её задирать ни к чему. Дерево кверху растёт не оттого, что его кто-то для этого дёргает. Подтягивать друг дружку можно, а вот дёргать — это не обязательно.

— А я хочу, чтобы он во всём был хороший! — решительно заявила девушка. — И буду его дёргать, как вы выражаетесь.

— А в кино ты с ним хоть раз ходила? — осведомился Лопухов.

— Ходила, — шёпотом сказала девушка.

— Ну, тогда порядок. Тогда, значит, всё правильно.

Бережно завернув просушенные электроды в кусок брезента, Лопухов встал, потоптался на месте, будто не решаясь сразу уйти от тепла костра, поглядел на просеку, где лежала на насыпи гигантская труба газопровода.

— Вот товарищ Ленин мечтал ещё задолго до революции, какое облегчение даст горючий газ людям. А теперь мы его мечту исполняем в полном масштабе. Такая, значит, картина получается.

Лопухов вздохнул и, переведя взгляд на девушку, произнёс строго:

— Ты его воспитывать воспитывай, но зря пилить брось. Я-то вижу, с чего вы друг дружку задеваете.

Подмигнул и пошёл к трактору, с которого Белкин уже успел снять гусеницы и расстелить их по земле, приготовив к сварным работам. Ушли и другие рабочие.

У костра остались бульдозерист и девушка. Высокое пламя отгораживало их друг от друга. Бульдозерист последний раз протянул к огню опухшие, в ссадинах руки, потом туго натянул нарядную, из серого каракуля ушанку, произнёс неуверенно:

— Ну, я пошёл. — И, будто оправдываясь, объяснил: — А то мотор застынет.

— Мы сегодняшнее твоё обязательство обсудим и учтём, — пообещала девушка.

— Ладно, учитывайте.

Ссутулясь, он пошёл, хлюпая по чёрным лужам, натёкшим от костра.

— Ваня! — жалобно крикнула девушка.

Бульдозерист остановился.

— Ваня, — сказала девушка, — ты постарайся.

Растерянная улыбка блуждала по её лицу, до этого такому самоуверенному и даже надменному.

— Чего там, — буркнул паренёк. — Сотру пятна — значит, сотру.

— Ты понимаешь, — сказала девушка, — я как комсорг должна подходить к тебе строго принципиально.

— Я понимаю.

— Но мне лично, понимаешь, лично надо, чтобы ты был во всём самым хорошим. Слышишь, мне лично. — Всё это она проговорила быстро, задыхаясь, высоким срывающимся голосом.

«Мне надо, чтобы ты был во всём самым хорошим».

— Самым лучшим я всё равно не буду, — мрачно сказал паренёк.

— Почему? Ведь ты можешь?

— Пеклеванный бывший танкист. Он бульдозер так водит, словно это «Москвич». Вокруг столбов восьмёрки делает. А я сшиб. — Признался уныло: — Нет, мне ещё далеко до Пеклеванного. Тут у меня не получится.

Девушка смотрела вслед бульдозеристу. Лицо её было расстроенно и взволнованно. Снежинки, падая, таяли на щеках и, не тая, повисали на бровях и ресницах.

Вспыхнули фары на бульдозере, и тяжёлая машина, дробя гусеницами чёрный болотный лёд, низко опустив нож, вспахивая широкие пласты застывшей торфяной почвы, с танковым рёвом стала прокладывать просеку в болотных зарослях.

Едкая белая луна бесшумно пылала жгучим холодным огнём.

Стужа сушила влажный воздух. Синими искрами сыпались с неба тончайшие ледяные чешуйки. Из заболоченных падей вздымались, словно бугристые острова, холмы.

Над заболоченной землёй напух мглистый туман. Болота сочились незамерзающими родниками с жёлтой и прозрачной, как янтарь, водой. Сквозь чащобы зарослей светлой бесконечной аллеей пролегла бесконечная просека.

Серые сумерки северной ночи полосовались голубыми едкими огнями фар, и слышался танковый рёв моторов машин, прокладывающих траншеи в первозданной болотистой хляби.

Заведующий переправой