Транзит

Это правда, сказала она, в какой-то момент, когда ей было двенадцать или тринадцать, что-то изменилось в том, каким образом она участвовала в семейной жизни, что-то такое тонкое и неуловимое, что она даже не могла дать этому название. И всё-таки она очень отчетливо помнит момент, когда произошло это изменение: это случилось по дороге домой из школы в один из обычных, серых, будних дней. Она сошла с тротуара на дорогу и ощутила внезапную дезориентацию, чувство, будто что-то рушится. Она решила подождать, пока это чувство пройдет, но оно не проходило: с ним она вернулась домой, и когда проснулась на следующее утро, оно всё еще было с ней. Она не могла, как она уже говорила, определить его, но одним из его последствий стало то, что с этого дня она стала смотреть на жизнь не изнутри, а со стороны. Она наблюдала за своими родителями, сестрами и братьями, пока они сидели за столом и разговаривали, и, несмотря на то что ужасно хотела снова стать активным участником их разговоров, не могла этого сделать. Должно быть, именно это чувство нереальности заставило ее в какой-то момент начать записывать на пленку разговоры семьи без их ведома. Она клала кассетный проигрыватель, который ей когда-то подарили, на полку рядом с кухонным столом и меняла пленку каждый день. Pодители этого не замечали, но вскоре заметили братья и сестры, и на какое-то время они стали одержимы записями: часами прокручивали кассеты и слушали, как они разговаривают, сидя за обеденным столом. Никого из них особенно не интересовали собственные голоса: они прислушивались к голосам родителей. Иногда они по несколько раз проигрывали какой-то конкретный отрывок разговора между отцом и матерью. Они обстоятельно его анализировали, пытаясь раскрыть каждое возможное значение, прячущееся в их словах. Они пытались, как она сейчас поняла, проникнуть внутрь родительских отношений, и им это никак не удавалось, потому что каждый вечер они делали новые записи и начинали процесс сначала. Они, наверное, прослушали в общей сложности около сотни часов родительских разговоров, и ни разу ни мать, ни отец не сказали ничего такого, что бы приоткрыло тайну их любви хоть на малейшую щелочку.

Я спросила, есть ли у нее всё еще эти кассеты.

Конечно, сказала она. Я оцифровала их несколько лет назад. Оригиналы, подписанные и пронумерованные, хранятся в большом шкафу в моем офисе. Когда мама умерла, сказала она, братья и сестры попросили их вернуть, но я отказалась. Из-за этого мы поругались, добавила она. Это немного грустно. Теперь мы больше не видимся.

После того как мамы не стало, продолжила она, отец быстро женился снова. Однажды к нему домой постучалась женщина, продающая какие-то чистящие средства, и вот так запросто он женился на ней. Они продали красивый дом, где Биргит провела детство, и переехали в уродливое одноэтажное здание в плохом районе города. Женщина эта совершенно омерзительна – неотесанная и толстая, полная противоположность ее стройной и очаровательной матери. Теперь ее отец живет как бродяга, грязный и одетый в лохмотья, и у него нет денег. Ее братья и сестры пытались подать на эту женщину в суд, но оказалось, что отец по собственной воле отдал ей всё, включая предметы, напоминавшие о его прежней семейной жизни, которые она продала или выбросила. Она позволила ему остаться в доме, но обращается с ним как с собакой. Биргит была уже в Англии, когда начали происходить все эти события: в ее отсутствие ее прошлое было разобрано по частям. Исчезли даже фотоальбомы – если бы не сохранившиеся кассеты, она бы никогда не смогла никому доказать, что та старая жизнь была.

Лоуренс позвал нас за стол, и все встали с дивана.

Я спросила, сопровождает ли ее всё еще это чувство нереальности и откуда, как она думает, оно возникло. Элла вернулась и встала рядом с нами, но вскоре соскользнула на колени Биргит и положила голову ей на грудь, посасывая большой палец. Биргит с отсутствующим лицом погладила ее темные волосы и наконец подняла свои странные глаза, встретившись со мной взглядом.

– Мне нравится, что вы задаете мне все эти вопросы, – сказала она. – Но я не понимаю, почему вас это интересует.

Лоуренс снова позвал нас за стол, и она попыталась опустить ребенка на пол, но Элла, сопротивляясь, прицепилась к ней. С Эллой на руках она кое-как встала и продолжала беспомощно стоять, пока Лоуренс не пришел забрать девочку.

– Давай, обезьянка, пошли, – сказал он, унося ее в дальний конец накрытого к ужину длинного стола под окнами, окутанными туманом.