Translit

При этом сигареты лежали в кармане надетого на нем злополучного халата, обшлаг которого стал виновником затруднительной ситуации, в то время как зажигалка находилась на столике, возле ножки которого остановился камушек, а закурить Торульфу было сейчас весьма и весьма желательно. Но отправиться за зажигалкой означало бы отправиться в сторону камушка, а в том, правильно ли это в данный момент, Торульф сильно сомневался. Может быть, камушек – как и Торульф – все еще пребывал в состоянии неопределенности, и, таким образом, ничто в структуре мироздания пока не было искажено.

Правда, Торульф мог бы отправиться и в другом направлении – не имеющем отношения к нынешней позиции белого камушка… И Торульф отправился на кухню – передвигаясь все-таки с осторожностью и не спуская глаз с камушка: кто его знает, что тот может учудить!

Оказавшись на кухне, вздохнул, присел на стул и закурил от одной из зажигалок, которых здесь было более чем достаточно. Теперь ему предстояло осмыслить, что произошло, и принять решение. Одно из трех: либо оставить камушек лежать там, где лежит, и забыть обо всем, либо вернуть камушек на каминную доску и продолжать церемонию, либо опять же вернуть его на каминную доску, но церемонии не продолжать – за теперь уже ненадобностью таковой.

Торульф курил и ждал какого-нибудь знака, который вполне могла послать ему судьба, коль скоро речь шла о союзничестве с ней в деле обеспечения благополучного прибытия домой одного вконец заблудившегося путешественника.

Знак, который не замедлила послать ему судьба, имел вид прехорошенькой Элизабет – двадцатилетней домработницы, выделенной Торульфу по причине его преклонного возраста отменно действующей в Норвегии властью-на-местах. На Элизабет висел громадный рюкзак, а в руках у нее имелось два чуть ли не таких же по величине пластиковых пакета – понятно, что со всякой снедью и прочим: день закупок.

– Привет, Торульф! – Элизабет придирчиво взглянула на него: всё ли в порядке. – Размышляем?

– Привет-да-нет-не-размышляем-просто-курим, – про гудел Торульф и засуетился было помогать Элизабет с сумками, но та, как всегда, помощи не приняла.

– Хороша ли жизнь? – осведомилась она, выгружая содержимое из рюкзака и пакетов.

– Ну, что хороша, не скажу, однако… ммм, отчасти даже и приемлема.

– Может, этого и хватит?

– С избытком! – рассмеялся Торульф и затушил сигарету.

– В путь? – спросила Элизабет, намекая на то, что Торульфу (такая у них имелась договоренность – между прочим, по желанию самого Торульфа, иначе без конца услужливо вмешивавшегося в процесс наведения порядка) пора выметаться. В то время как ей, Элизабет, было самое время распределять купленное по местам и приступать к тому, что в муниципальных документах обозначалось как «влажная уборка жилых помещений».

– В путь, – вздохнул Торульф и снял с себя халат, накинутый поверх толстого свитера. – Сейчас только халат в спальне повешу.

– Оставь здесь, я сама повешу. И – хорошего гуляния!

– А тебе – приятной работы. В термосе, в гостиной, кофе, и там еще коробка шоколада на столе, угощайся.

– Угощусь, не сомневайся! – подмигнула Элизабет.

Они обнялись и распрощались.

Больше разговаривать не полагалось: на все про все властью-на-местах Элизабет было отведено сорок пять минут, а за сорок пять минут предпринять «влажную уборку жилых помещений» в двухэтажном доме площадью почти сто квадратных метров – не шутка. И у Торульфа, трогательно старавшегося причинять Элизабет как можно меньше беспокойств, она не теряла ни секунды, оставляя ему все в таком образцовом состоянии, будто занималась здесь влажной уборкой часов десять. Торульф был ее любимцем, а вторую и четвертую среды каждого месяца, когда ей предстоял визит к Торульфу, – она считала самыми счастливыми рабочими днями.

Чуть притормозив у порога гостиной, но махнув рукой и даже не заглянув внутрь, Торульф прошел в прихожую, упаковался там в свой ослепительной белизны пуховик и замаршировал к морю. Торульф всегда маршировал к морю, когда выходил из дому низачем. В седой его голове – строго в ее середине – лежал белый камушек: чего-то не то просил, не то требовал. Торульф не понял и – тряхнул шевелюрой: пусть белый этот камушек делает что хочет, пусть живет как хочет! Надо было отвечать, когда Торульф с ним разговаривал, а теперь всё, теперь слишком поздно, Торульф ушел уже и вернется только часа через полтора, когда Элизабет давно закончит уборку и отправится дальше, к Мидтйордам.

Да, Торульф допустил оплошность: обшлагом халата смел белый камушек на пол – виноват, каюсь! – но зато потом он больше совсем ничего не предпринял, он к камушку даже на миллиметр не приблизился, мизинцем его не тронул… отныне полная свобода, глубокоуважаемый камушек, простите за причиненные неудобства и сами решайте, что Вам лучше, – можно ли со стороны Торульфа рассчитывать на капитуляцию полнее?

Усилием воли он запретил себе думать о камушке, заглянул в прибрежный ресторанчик, хлопнул стопку шнапса и вышел на берег: поговорить с морем.

– Ну что, Торульф? – спросило море.