Транскрипт

Еще какие-то правила он позабыл, кункен в голове смешался с куканом…

– Нет, постой… Не медведя, а утки. Значит, сало на ниточке, утка проглотит, а оно проскочит насквозь, проглотит другая, оно снова проскочит, проглотит еще кто-нибудь…

– И что?

– Ничего. Общаются люди, играют.

– Ты, Муравлеев, иди лучше спать.

– Но с гастритом нельзя. Это сало, когда в животе развернется… Как пуля в кишках.

Стоя под душем, он вспомнил смятенье в начале игры, когда его повторно отправили на лестничную клетку для решения пограничного вопроса: где именно пролегает середина алфавита. «Не было никакого преступления!» Если бы это был кто-то другой, Муравлеев обиделся бы на розыгрыш. Но в случае Плюши все было понятно. Однажды – и только однажды – надравшийся Плюша сказал ему «вот как тебя».

– Как меня?

– Видел их.

Муравлеев тактично смолчал, но плотина в стареющем Плюше сломалась:

– Я жил при дворе Халисси Ласси!

И Муравлеев, дурак, успокоился: ну, как обычно, начнётся хуйня про карьеру, про спорткомитет и про бывшего тестя, про самое интенсивное жизненное переживание – как два года был невыездной, потом поправил, но это было ужасно, ужасно, и, главное, непонятно за что, и ни с кем это было нельзя обсудить, хуже сифилиса, он метался, готовый лечиться, отмыться, но что отмывать?!!

– Ты хоть знаешь? Такой император.

Муравлеев устало кивнул.

– И поставили всех под ружьё.

– Под какое ружьё?

– Я их видел вот так, как тебя, и я даже не понял, какие-то бабы с детьми, они то ли тогда голодали, а, может, уже Эритрею хотели, но были они без оружия, бабы, ребята…

Его вечный конъюнктивит, одноглазые правосторонние слёзы вскипают на солнце, от ветра, езды, телевизора, острой еды, Муравлеев и внимание обращать перестал, как порою сверкает в засахарившейся глазнице…

– Понимаешь, в упор. Я был двадцатипятилетний мальчишка, переводчик на практике.