По мере того как эпоха Средневековья подходила к концу, идея религиозной войны отнюдь не умирала, напротив, ее еще ожидал великий триумф. Ведя кампании в Южной и Центральной Америке после 1492 г., испанцы и португальцы действовали во имя Креста. Испытывая страх Божий, они всегда предоставляли индейцам возможность принять христианство, истребляя их только если они не понимали требования или не подчинялись. На протяжении почти полутора веков, после того как Мартин Лютер прибил свои Девяносто Пять тезисов на дверь церкви в Виттенберге, католики и протестанты состязались друг с другом в призывах к священной войне, нередко вырезая целые поселения, жители которых не соглашались с их взглядами на природу Христа. Испанская армия во Фландрии была настолько религиозна, что даже мятежные части носили образа с изображением святой девы Марии. Войска Густава Адольфа, так же как и «железнобокие» войска Кромвеля, шли в бой, распевая церковные гимны, и современники не замедлили приписать их победы этому факту. Роль, которую играла религия в войне, отражалась и в учебниках по военному делу того периода. Вступительные главы многих из них были посвящены религиозным порядкам, которые командование должно было учредить, а рядовые — соблюдать; это сравнимо с тем, как если бы анализ современных американских вооруженных сил должен был бы начинаться с описания системы военных капелланов.
Таким образом, по крайней мере на декларативном уровне, религиозная война оставалась важнейшей формой войны в Европе до самого начала Нового времени. Хотя ее подлинную степень важности трудно определить, лучше всего это можно сделать с помощью проведения аналогии с современностью. Что бы мы ни думали о попытке американцев «спасти демократию» во Вьетнаме, вероятно, это не так уж отличалось от попыток короля Испании Филиппа II спасти души его голландских подданных от поразившей их протестантской ереси. В обоих случаях нельзя сказать, что к идеализму не примешивались разного рода оппортунистические соображения. Часто такого рода смешение мотивов приводило к странным действиям воюющих (кстати, ветераны Вьетнамской войны признают фразу «сожжение еретиков ради спасения их душ» удивительно актуальной), а также к не менее странным союзам. Однако в обеих ситуациях присутствовала большая доля идеализма, особенно на начальном этапе. Подобно тому как сегодня многие европейцы не могут представить себе справедливое общество, которое не было бы демократическим, также и в средневековой Европе нельзя было даже вообразить себе цивилизованное общество, которое не основывалось бы на правильной религии. В каком бы обличии ни являлся идеализм, нет никакого сомнения, что он сильно повлиял на процесс принятия решений и еще долго продолжал оказывать влияние уже после того, как обстоятельства изменились. Когда идеалы стали более приземленными, то же самое произошло и с войной.
Начиная с Вестфальского договора, который, кстати, был первым документом такого рода, лишенным упоминаний о Боге, европейцы в целом отказались от религиозных мотивов в пользу более «прогрессивных» причин для уничтожения друг друга. Однако в той части мира, которая была привержена исламу, подобное произошло гораздо позже и в гораздо более ограниченной степени. Коран делит мир на две части —