Транедия Зет

Кошмарная процедура тянулась несколько дней. Когда Суит закончил обвинение, было очевидно, что он выполнил свою задачу доказать вину подсудимого. Я чувствовала это по глубокомысленным кивкам репортеров, по нервным и напряженным лицам присяжных.

* * *

Марк Каррьер не казался озабоченным мрачной атмосферой в зале суда. Он спокойно приступил к работе. Я сразу поняла, что у него на уме. Адвокат, отец и мистер Лейн решили, что единственный способ вести защиту — это разрабатывать с помощью показаний детали, на которых основана теория, и приводить жюри к соответствующим выводам. Я также видела, что Каррьер ловко отобрал присяжных, отвергая под тем или иным предлогом всех кандидатов, демонстрирующих низкий уровень интеллекта.

Он вызвал свидетелем Кармайкла, и тот впервые публично рассказал, как наблюдал за домом в вечер убийства, о визите таинственной закутанной фигуры и о том, что только она входила в дом и выходила оттуда в период преступления. Суит попытался скомпрометировать показания Кармайкла при перекрестном допросе, но Кармайкл спокойно объяснил, что молчал об этом до сих пор, так как боялся лишиться места. При этом он сохранил в секрете свою действительную миссию — шпионаж за покойным сенатором. Я посмотрела на доктора Фосетта — его лицо походило на грозовую тучу, и я не сомневалась, что расследованию Кармайкла вскоре суждено прекратиться.

Жуткий фарс продолжался. Доктор Булл, Кеньон, отец, эксперт из местного управления полиции… Мало-помалу начали вырисовываться очертания тех пунктов, на которых строилась моя теория. Добившись занесения этих фактов в протокол, Каррьер вызвал Аарона Доу.

Подсудимый являл собой жалкое зрелище — напуганный до полусмерти, он облизнул губы, пробормотал присягу и съежился на стуле, бегая глазами. Каррьер быстро начал задавать вопросы. Я понимала, что все это заранее отрепетировано, — вопросы и ответы ограничивались несчастным случаем, происшедшим с Доу десять лет назад, не давая ассистенту окружного прокурора возможности причинить вред при перекрестном допросе. Суит постоянно возражал, но судья отклонял протесты, когда Каррьер заявлял, что вопрос необходим для выдвижения аргументов защиты.

— Я докажу, ваша честь и господа присяжные, — спокойно сказал он, — что сенатор Фосетт был заколот правшой, а мой подзащитный — левша.

От этого пункта зависели победа и поражение. Согласится ли жюри с мнением наших медицинских экспертов? Был ли Суит подготовлен к этому? Я посмотрела на его желтое лицо, и мое сердце упало. Он ждал с нетерпением охотника…

* * *

Когда все было кончено и дым сражения рассеялся, я тупо сидела на своем месте. Наши эксперты только все запутали. Даже врач мистера Лейна — знаменитый медик — не смог убедить жюри. Суит тоже предъявил экспертов, которые подвергли сомнению теорию, будто «правоногий» человек, становясь левшой, превращается в «левоногого». В итоге все зашло в тупик — каждый свидетель-врач опровергал показания предшественника. Бедные присяжные не могли определить, чье мнение правильное.

Удар следовал за ударом. Упрощенное объяснение наших дедукций Марком Каррьером было блистательным, но аргументы Суита свели его на нет. В отчаянии Каррьер вызвал свидетелями меня, мистера Лейна и отца, надеясь, что наши показания о тесте в камере Доу сделают то, чего не смогли добиться эксперты. Суит подверг нас свирепому перекрестному допросу, после чего попросил разрешения заново открыть дело для обвинения и вызвал еще одного свидетеля. Им оказался надзиратель окружной тюрьмы, который обвинил нас в том, что мы отрепетировали с Доу его «ножные» реакции. Каррьер бурно протестовал и рвал на себе волосы, но вред уже был причинен, и я понимала, что жюри убедилось в правоте обвинения. Все это время перед моими глазами был публичный спектакль, который вынудили Аарона Доу разыграть на свидетельском месте. Бедняга часами терпел щипки и тумаки, хватал предметы левой рукой, топал обеими ногами, потом правой и левой по очереди, проделывал всевозможные движения и принимал разнообразные позы, так что в конце концов стал задыхаться, обезумел от страха и, казалось, был готов признать себя виновным, лишь бы мучения прекратились. Весь этот кошмар усугубил атмосферу мрачности и неопределенности.

Когда в последний день процесса Каррьер произносил заключительную речь, мы все четко предвидели исход. Он честно боролся, но проиграл и знал это, но, тем не менее, решил честно отработать полученный гонорар.