Трагедия Цусимы

Однако привычка — вторая натура. Как старый штурман, привыкший точно записывать моменты, я, только что увидев взрыв, совершенно машинально вынул часы и отметил в книжке: «9 ч. 43 мин. Взрыв «Петропавловска» — а затем — «9 ч. 44 1/2 мин. — все кончено»…

Не является ли такого рода, почти бессознательная, деятельность спасением для наших нервов, для нашего рассудка в моменты жестоких ударов, жестоких потрясений?.. В данную минуту, набрасывая эти строки, вновь переживая все пережитое, я думаю, что, «записав» часы и минуты катастрофы, я как бы подвел их под общий уровень событий войны, отмеченных в той же книжке, и, работая карандашом, успел освоиться с самим фактом, воспринять его… Не будь этого, как бы я к нему отнесся?.. Я говорю, конечно, о скрытых душевных движениях… Наружно как я, так и все прочие офицеры «Дианы» сохраняли полное спокойствие… Мне кажется, судя по той выдержке, которая была проявлена, каждый инстинктивно чувствовал, что одно неосторожное слово, один неверный жест — могли вызвать панику… Это был один из тех критических моментов, когда от ничтожного внешнего толчка команда может быть с одинаковой вероятностью и охвачена жаждой подвига, и предаться позорной трусости… По-видимому, младший флагман, контр-адмирал кн. Ухтомский, верно оценил положение. В то время, как миноносцы и минные крейсера бросились к месту гибели «Петропавловска» в надежде спасти, кого можно, — он, словно ничего особенного не случилось, сделал сигнал: «Быть в строе кильватера. Следовать за мной», — и, выйдя головным на своем «Пересвете», повел эскадру также, как, бывало, её водил Макаров.

Командующий флотом погиб, в командование вступил следующий по старшинству! Le roi est mort, vive le roi! Это было хорошо сделано и сразу почувствовалось…

Как известно, из всего экипажа «Петропавловска» спаслись только 7 офицеров (в том числе великий князь Кирилл Владимирович) и 73 матроса.

В полном порядке, следуя за своим адмиралом, эскадра совершила обычный рейс под гору Белого Волка и начала последовательный поворот на обратный курс под Крестовую гору.

Суровая тишина царила на крейсере, и в этой тишине чуялись не подавленность, не растерянность, а вскипающий, могучий гнев, всепоглощающая злоба к врагу за его удачу, холодная решимость бороться до последнего. Без команды, без сигнала все были на своих местах, готовые к бою.

В 10 ч. 15 мин. утра «Пересвет» уже повернул на обратный курс, когда снова раздался глухой удар минного взрыва, и шедшая за ним «Победа» начала медленно крениться… «Пересвет» застопорил машины и бросился влево… Строй спутался… Эскадра сбилась в кучу… Внезапно, со всех сторон, загремели выстрелы… Среди беспорядочно столпившихся судов то тут, то там вздымались столбы брызг от падающих снарядов… Снаряды свистели над головой… Осколки шуршали в воздухе и звякали о борт… Наш крейсер тоже открыл какой-то бешеный огонь…

Я стоял на верхнем мостике со старшим артиллеристом.

Ошеломленные неожиданностью, мы переглянулись, словно не веря себе, словно пытаясь взаимно проверить свои впечатления…

Что такое? — спросил он.

Что? Паника!.. — ответил я.

Больше разговоров не было. Мы оба бросились вниз. На нижнем мостике, при входе в броневую рубку я увидел командира…

Почему стреляют?

Кто приказал?

Остановите! Они с ума сошли!..

Кругом творилось что-то невообразимое… Крики: «Конец пришел! — Подводные лодки! — Всем пропадать! — Стреляй! — Спасайся!..» покрывали гул канонады… Обезумевшие люди вытаскивали койки из помещений, отнимали друг у друга спасательные пояса… Готовились бросаться за борт…

— Дробь! Играй дробь! — не своим голосом ревел артиллерист, выволакивая за шиворот на крыло мостика штаб-горниста, забившегося куда-то в угол…

Неверный, дрожащий звук горна пронесся над крейсером…

— Как играешь? Глотку перехватило? — кричал я. — Еще! Труби без конца! Пока не услышат!..

Звуки горна становились увереннее, но на них не обращали внимания…

Что-то громыхнуло между трубами… Впоследствии оказалось — свои же угостили нас снарядом, по счастью, разбившим только подъемные тали баркаса и не причинившим серьезного повреждения…

Я побежал по батареям.

— Господа офицеры! Не позволяйте стрелять! Гоните от пушек!..

Но слова не действовали на комендоров, вцепившихся в свои орудия и досылавших снаряд за снарядом, без прицела, куда-то, какому-то невидимому врагу… Пришлось употреблять силу… И право странно, как грубым, физическим воздействием можно образумить людей, потерявших голову перед страхом смерти…

Порядок был скоро восстановлен. Пальба прекратилась.

Опомнившаяся команда с виноватым, смущенным видом торопливо укладывала по местам разбросанные койки и спасательные пояса, прибиралась у орудий… Некоторые робко и неуверенно пробовали заговаривать с офицерами, пытались оправдаться, объясняли, что «затмение» нашло… что кто-то «как крикнул, а за ним и все»…

В кого ты стрелял? В кого? Кто тебе приказывал? — яростно наседал артиллерийский кондуктор на комендора, которого он только что силой оторвал от орудия.

Я — что ж?.. Видит Бог!., кабы знать… обеспамятел — одно слово…