Трафальгарский ветер

Бритье значительно улучшило его внешний вид, хотя лицо Хорнблоуэра от усталости и напряжения минувших дней выглядело исхудавшим и неестественно бледным, так что густой загар казался словно бы нарисованным. Это напомнило ему о пятне краски на левой скуле, но вода с мылом и тщательное бритье уничтожили последние остатки замеченного Марией мазка. Чистое белье, надетое Хорнблоуэром, как всегда, казалось влажным на ощупь. Таким оно и останется, пока его не постирают в пресной воде. Ну вот, он и готов. Хорнблоуэр посмотрел на часы: он уложился ровно в один час — как раз тот срок, который он отвел себе на туалет. Прихватив узел с документами, он вышел из комнаты и спустился по лестнице.

На улице на него с новой силой нахлынула дурманящая голову усталость. Путешествовать в почтовой карете — это только звучит романтично. На самом же деле — это ужасно утомительная вещь, учитывая разбитые дороги и немилосердную тряску. Только при смене лошадей удавалось улучить полчасика на передышку, из которых десять минут уходило на еду, а двадцать можно было подремать за столом, положив голову на сложенные руки. Зато теперь Хорнблоуэр твердо знал, что морским офицером быть куда лучше, чем правительственным курьером.

На мосту через Темзу он, как и другие пешеходы, заплатил положенные полпенни за переход. В другое время он непременно бы заинтересовался панорамой реки и движением по ней многочисленных судов, но сегодня он едва имел возможность окинуть весь этот муравейник взглядом. Свернув сразу за Уайтхоллом, Хорнблоуэр уткнулся прямо в здание Адмиралтейства.

«Дредноут» Фостер проявил дальновидность, вручив Хорнблоуэру рекомендательное письмо. Швейцар на входе уставился на него и на странный узел с явной подозрительностью: помимо больных и сумасшедших, ему постоянно приходилось выпроваживать безработных морских офицеров, толпами осаждающих Адмиралтейство в надежде получить вакансию.

— У меня письмо м-ру Марсдену от адмирала Фостера, — сообщил Хорнблоуэр, приятно удивившись тому, как сразу смягчилось выражение лица сурового привратника.

— Будьте любезны написать это на бланке, сэр, — попросил швейцар, протягивая капитану листок бумаги.

Капитан написал: «Явился с письмом от контр-адмирала Фостера», подписался и указал внизу адрес своей гостиницы.

— Пожалуйте сюда, сэр, — распахнул дверь швейцар: похоже было, что начальник Плимутского порта имел право немедленного доступа, персонального или через посредника, к Секретарю Их Светлостей Лордов Адмиралтейства.

Привратник провел капитана в приемную и куда-то исчез с письмом и запиской. Хорнблоуэр незаметно осмотрелся. В комнате находилось несколько офицеров, ждущих аудиенции. На их напряженных лицах можно было прочесть всю гамму чувств: от робкой надежды или плохо скрываемого нетерпения до полной отрешенности или даже безнадежности. Хорнблоуар пожелал всем присутствующим доброго утра, как было положено по уставу, а затем уселся на стул в самом дальнем уголке приемной. Сиденье у стула оказалось деревянным и жестким, что сразу же болезненно отразилось на наиболее пострадавшей за время поездки части тела Хорнблоуэра. Зато спинка стула была высокой и изогнутой. Он благодарно откинулся назад и замер, стараясь не шевелиться.

…Пользуясь темнотой, французы каким-то образом сумели взять на абордаж «Принцессу» и теперь метались по палубе маленького суденышка, размахивав обнаженными тесаками. На борту царили паника и полная неразбериха, в то время как Хорнблоуэр все никак не мог выпутаться из своего гамака, чтобы присоединиться к обороняющимся. Кто-то кричал прямо над ухом: «Проснитесь, сэр!» Да он только этого и хотел больше всего на свете, но почему-то не мог.

Наконец до него дошло, что кто-то действительно кричит ему в ухо, да еще и трясет за плечо. Он открыл глаза, несколько раз моргнул и только тогда вспомнил, где находится.

— М-р Марсден примет вас немедленно, сэр, — сказал чиновник. — Прошу вас, следуйте, пожалуйста, за мной, сэр.

Хорнблоуэр не смог припомнить, остались в приемной те же лица, что он видел вначале, или состав ожидающих успел поменяться, но в бросаемых на него взглядах явственно читались враждебность, подозрительность и зависть.