Трафальгар

Как наблюдательный человек, я сразу заметил, что облик у этих людей был какой-то странный: манеры изнеженны и вычурны, а платье необычайно экстравагантно. Немногие в Кадисе одевались подобно этим сеньорам; позже, размышляя, в чем же состояла разница между этими щеголями и прочими людьми, которых я видел повседневно, я понял, что простые люди носили национальную испанскую одежду, а друзья доньи Флоры слепо следовали мадридской и парижской модам. Особенно меня поразили их трости, напоминавшие скорее могучие суковатые дубины. Подбородки щеголей утопали в пышных галстуках, похожих на дамские шали; их несколько раз обматывали вокруг шеи, а затем завязывали у самого рта – получалась не то корзина, не то поднос или бритвенный тазик. Прическа у модников была в нарочитом беспорядке (скорее всего, они причесывались не гребнем, а метлой), поля шляп доходили до самых плеч; талия на камзолах красовалась чуть ли не под мышками, а фалды мели по земле. Носки башмаков напоминали острые иглы, из карманов жилета свисало множество цепочек, брелоков и печаток, полосатые панталоны были подвязаны у колен огромными бантами, а в довершение всего эти уроды таскали с собой лорнет, который то и дело приставляли к правому глазу, уморительно прищурив левый, хотя у всех было отличное зрение. Разговор этих особ вертелся вокруг предполагаемого выхода эскадры в море, однако он непрестанно прерывался упоминаниями не то о бале, не то о каком-то превозносимом до небес празднестве; особенного восхваления модников удостоился один из их собратьев за умопомрачительные коленца, которые он выделывал, отплясывая гавот. Так весело и беспечно болтая, все вошли в церковь кармелитского монастыря и, достав четки, принялись набожно молиться.

Пока они убивали время, предаваясь усердной молитве, я увлекся парой мух, которые кружились над пышной башней, венчавшей голову доньи Флоры, за что и получил от одного из щеголей здоровенную затрещину. Выслушав гневную проповедь, которую спутники доньи Флоры определили как высшее достижение ораторского искусства, мы вышли из церкви и снова стали прогуливаться; к нам присоединилось еще несколько дам, и беседа оживилась необычайно: все громко обменивались изысканными фразами, галантностями и любезностями, разбавляя их пошлыми стишками, которых я теперь уж и не припомню.

А тем временем Марсиаль и мой дорогой хозяин намечали день и час, когда они окончательно вступят на корабль! А я вынужден был торчать на суше, привязанный к капризной старухе, которая терзала меня своими гнусными нежностями. И поверите ли, дорогой читатель, в тот же вечер она стала настаивать на том, чтобы я навсегда остался у нее в услужении. Она уверяла меня в своей безграничной любви и в доказательство несколько раз крепко обняла и расцеловала, велев никому об этом не болтать. «О, ужасные противоречия жизни! – думал я, – вот если бы так обращалась со мной моя любимая сеньорита!» Вконец расстроенный, я заявил донье Флоре, что хочу ехать в эскадру и что она может любить меня, сколько ее душе угодно, когда я вернусь, но если она не позволит мне осуществить мою мечту, я возненавижу ее; при этом я во всю ширь развел руки, чтобы показать, какой огромной будет моя ненависть.

Но тут неожиданно в комнату вошел дон Алонсо, и я, решив, что настал час, когда, произнеся заранее приготовленную речь, я смогу осуществить свою сокровенную мечту, бросился перед ним на колени и патетически воскликнул, что, если он не возьмет меня с собой на корабль, я с отчаяния утоплюсь.

Моя речь очень насмешила хозяина, а донья Флора манерно поджала губы и, притворившись беспечно веселой, что еще больше обезобразило ее костистое лицо, после некоторого раздумья согласилась отпустить меня. Она одарила меня кучей сластей, чтобы я не скучал на корабле, и слезно просила избегать опасных мест. Больше она не возражала против моего вступления во флот, которое и осуществилось рано поутру на следующий день.

Глава IX

То был октябрь месяц, восемнадцатое число. Эта дата навсегда останется у меня в памяти, ибо на следующий день, девятнадцатого октября, наша эскадра покинула Кадис. Мы встали спозаранку и сразу отправились на мол, где нас ожидала шлюпка, доставившая нас на корабль.

И вы только представьте себе мое изумление, – да нет, какое там изумление! – мой неописуемый восторг, мое ликование, когда я очутился рядом с «Сантисима Тринидад» – самым большим кораблем в мире, огромной деревянной крепостью, которая издалека казалась мне могучим сооружением, таинственным чудовищем, бороздившим величественное море. Когда наша шлюпка проплывала мимо какого-нибудь корабля, я с благоговейным трепетом рассматривал необъятный корпус, казавшийся мне таким маленьким с городской стены; впоследствии размеры судов намного уменьшились в моих глазах. От восторга я чуть не свалился в воду; огромная статуя на носу одного из кораблей поглотила все мое внимание.