Трафальгар

– А во вторую кампанию, под командованием графа Уньона, я тоже здорово насолил французам. Оборона Булу нам не удалась, потому что у нас кончились боевые припасы. Недолго думая я зарядил одну пушку здоровенными церковными ключами, но их оказалось недостаточно; тогда я в отчаянии бросил в жерло свои собственные ключи, часы, деньги и всякую мелочь, какую только наскреб в карманах, я даже снял с себя нательный крест. Самое удивительное то, что этот крест впился в грудь одному французскому генералу и красовался там, словно его припечатали, правда он не причинял генералу никакого вреда. Генерал не стал выковыривать этот крест, а когда возвратился в Париж, Конвент приговорил его не то к смерти, не то к пожизненному изгнанию за то, что он принял награду от вражеского правительства.

– Какая чушь! – пробормотал мой хозяин, возмущаясь столь дикими измышлениями.

– А когда я был в Англии, – продолжал между тем старый Малеспина, – вы, конечно, знаете, что английское правительство призвало меня усовершенствовать их артиллерию, – я каждый день обедал с Питом, Бэрке, лордом Нертом, генералом Конвалисом и другими важными государственными деятелями, и все они величали меня «шутником-испанцем». Припоминаю, как однажды, когда я сидел с ними во дворце, они упросили меня показать им бой быков, и я, размахивая плащом, принялся колоть и разить подвернувшееся под руку кресло. Все это очень развеселило английский двор и особенно короля Георга Третьего, который был большим моим приятелем. Он вечно просил меня послать кого-нибудь в Испанию за настоящими маслинами. О, мы были закадычными друзьями! Как-то ему втемяшилось выучить испанский язык, особенно разные выраженьица нашей веселой Андалусии, но он так и не смог зазубрить ничего, кроме фразы: «Подать второго быка и выпустить еще пятерых…» Этими словами он и приветствовал меня каждое утро, когда отправлялся завтракать сардинками, которые запивал чистейшим хересом.

– Это так он завтракал?

– Да, – излюбленное его кушанье.

– Обычно я приказывал доставлять из Кадиса сардины в особых бутылях, – они превосходно сохранялись в изобретенном мною соусе. Рецепт этого соуса хранится у меня дома.

– Превосходно! Ну, а как обновили вы английскую артиллерию? – спросил дон Алонсо, едва сдерживая смех.

– Полностью! Я изобрел там одну пушку, из которой ни разу не выстрелили, потому что весь Лондон, королевский двор и даже министры сбежались умолять меня не делать пробы, из страха, что от грохота рухнет множество домов.

– Неужто ваше величайшее открытие предали забвению?

– Мою пушку хотел купить русский император, но ее не удалось даже сдвинуть с места.

– Так вы сейчас можете избавить всех нас от войны, вновь изобретя такую пушку, которая одним выстрелом уничтожила бы весь английский флот.

– Безусловно! – отвечал старый Малеспина. – Над этим я и думаю и полагаю, что скоро осуществлю свои планы. Я покажу вам мои расчеты; я работаю не только над увеличением артиллерийского калибра до сказочных размеров, но и над созданием особых плит, которые послужат для защиты кораблей и крепостей. Это мечта всей моей жизни.

Между тем обед подошел к концу. Мы с Марсиалем проглотили свою порцию в мгновенье ока. Вскоре все снова тронулись в путь, отец и сын Малеспина верхом, а мы по-прежнему на нашей тряской колымаге. Вкусная еда и особенно обильные возлияния, которыми орошали ее сеньоры, возбудили хвастливую жилку старого Малеспины, и он всю дорогу пичкал нас своими несусветными выдумками. Разговор опять возвратился к войне за Руссильон, и дон Хосе поспешил поведать нам о других своих подвигах. Мой хозяин, не в силах долее выслушивать небылицы и желая переменить тему разговора, сказал Малеспине:

– То была бессмысленная, разрушительная война. Лучше всего было бы не начинать ее.

– О да! – вскричал Малеспина. – Как вы знаете, граф Аранда с самого начала проклял эту злосчастную войну с Францией. Ох, сколько мы толковали с ним на эту тему: ведь мы друзья детства!.. Когда я гостил в Арагоне, мы семь месяцев охотились вместе в горах Монкайо. Специально для него я приказал сделать особое ружье.

– Да, Аранда всегда был против этой войны, – проговорил мой хозяин, стараясь отвлечь Малеспину от опасной военной темы.

– Вы совершенно правы, – продолжал старый враль; этот выдающийся деятель с таким жаром защищал мир с французами только потому, что я убедил его в бесполезности продолжения военных действий. Но Годой, который в те времена уже пользовался большим весом, уперся на своем и велел продолжать войну. И все из чистого упрямства. Но самое любопытное, что именно Годой был вынужден заключить мир летом девяносто пятого года, поняв всю бессмысленность войны. Вот тогда-то он и присвоил себе пышный титул – Князь мира.

– Как мы нуждаемся, дорогой дон Хосе Мариа, – проговорил мой хозяин, – в мудром государственном муже, который не ввергал бы нас в пучину бесполезных войн и который сохранял бы в неприкосновенности честь и достоинство короны!