Траектория краба

Даже командование лайнера думало только о себе. Рассказывают, как офицер высокого ранга вывел свою жену из каюты на кормовую верхнюю палубу и стал освобождать ото льда крепления мотобота, который использовался во времена СЧР для морских прогулок. Когда ему удалось выдвинуть шлюпобалку, случилось чудо – заработала электролебедка. При спуске вниз запертые за бронированным стеклом прогулочной палубы женщины и дети увидели практически пустой бот, а спускавшаяся пара на миг разглядела за стеклом эту человеческую массу. Они могли бы помахать друг другу руками. А вот то, что творилось внутри корабля, осталось незримым и потому невыразимым.

Знаю лишь, как спасли мать. «Только громыхнуло в последний раз, у меня начались схватки...» Когда ребенком я слышал ее рассказ, мне казалось, будто речь идет о некоем приключении. «Тогда дядя врач сделал мне укол...» Уколов она боялась, «зато схватки сразу прекратились...»

Видимо, это был доктор Рихтер; старшая медсестра родильного отделения помогла ему провести двух молодых матерей с младенцами по скользкой солнечной палубе, после чего всех троих женщин посадили в спасательную шлюпку, которая уже висела на шлюпобалке. Еще одну беременную женщину, а также женщину, у которой недавно произошел выкидыш, он сумел позднее разместить на одной из последних шлюпок – на сей раз уже без помощи сестры Хельги.

По словам матери, крен вскоре усилился настолько, что тридцатимиллиметровую кормовую зенитку вырвало из гнезда и она рухнула за борт, раскрошив вдребезги уже спущенную на воду шлюпку, битком набитую людьми. «Совсем рядом упала. Повезло нам...»

Итак, я покинул тонущий лайнер в материнской утробе. Наша шлюпка отвалила от него и, лавируя между плавающими живыми людьми и трупами, отошла на некоторое расстояние от кренящегося корабля, о котором – пока не поздно – мне хотелось бы поведать еще одну-другую историю. Например, о любимом всеми судовом парикмахере, собиравшем на протяжении нескольких лет все более редкие серебряные пятимарочные монеты. С этим кошелем на брючном поясе он и прыгнул в море, серебреники тут же потянули на дно... Но нет, рассказывать мне не дают...

Мне советуют быть более лаконичным, точнее, мой Заказчик настаивает на этом. Поскольку, дескать, у меня все равно нет слов для тысяч смертей в недрах корабля и в ледяных волнах, для немецкого реквиема, для этой морской «пляски смерти», то следует изъясняться менее многословно, а лучше сразу перейти к делу. Он имеет в виду мое появление на свет.

Но пока этот момент еще не наступил. Люди в той шлюпке, где сидела мать без родителей и без каких-либо вещей, но зато с приостановленными схватками, могли видеть на все большем удалении при каждом взлете волны накренившийся и тонущий лайнер. Судно сопровождения также держалось из-за сильного шторма несколько в стороне, обшаривая прожекторами палубные надстройки, застекленную прогулочную палубу, накренившуюся солнечную палубу, поэтому со спасательной шлюпки было видно, как люди по отдельности или целыми гроздьями падали за борт. А поблизости мать и остальные, все, кто хотел это видеть, могли увидеть, как плавают спасательные жилеты, иногда в них барахтались живые люди, которые кричали пронзительно или уже ослабевшими голосами, умоляя взять их в шлюпку, а среди них качались уже мертвые, похожие на уснувших. Ужаснее всего, по словам матери, был вид мертвых детей: «Все они падали с корабля головками вниз. Так они и застряли в своих громоздких жилетах ножками вверх...»

Позднее, когда ученики бригады столяров или очередной сожитель матери спрашивали ее, отчего у нее, совсем еще молодой женщины, так побелели волосы, она отвечала: «Это произошло, когда я деток увидела, как они вниз головками плавали...»

Возможно, только тогда или именно тогда она испытала настоящий шок. В мои ранние детские годы, когда матери было всего лет двадцать, ее короткие белые волосы служили ей чем-то вроде трофея. Всякий раз, когда о них заходил разговор, она затрагивала тему, запрещенную в рабоче-крестьянской стране: «Вильгельм Густлофф» и его гибель. Порой как бы мимоходом и осторожно она упоминала и советскую подлодку с тремя торпедами, причем в этих случаях мать выражалась несколько выспренне, называя командира С-13 и его экипаж «героями советского флота, с которыми наших трудящихся связывает нерушимая дружба».

В то время, когда, по словам матери, ее волосы внезапно побелели – это было примерно через полчаса после торпедных попаданий, – экипаж ушедшей на глубину подлодки замер, ожидая глубинных бомб, однако атаки не последовало. Не приближались шумы корабельных винтов. Не было ничего, что напоминает обычные драматические сцены в фильмах про подводников. Только акустик Шнапцев, обязанный с помощью наушников регистрировать все внешние шумы, слышал звуки, доносившиеся из корабельных недр: скрежет, с которым блоки двигателей вылезали из креплений, треск, с которым после короткого скрипа рушились под напором воды переборки, а также другие звуки, плохо поддающиеся идентификации. Все это он вполголоса докладывал командиру.