Товарищи

Несколько секунд длилось молчание, и если Митя не нарушал его, снова раздавался уже умоляющий шопот.

— До самой речки сады… У вас как речка называется?

— Дон.

— А у нас Ворскла, — обрадовался Сеня. — Берега крутые, нырять удобно. Ты нырять умеешь?

— Кто ж не умеет!

— Вниз головой?

— Смешно. Конечно, вниз головой.

— Другие любят ногами, — извиняющимся тоном сказал Сеня. — А козодои у вас водятся?

— Это что?

— Птица такая с длинным клювом; она козье молоко прямо из вымени сосет.

Сеня тихо и радостно рассмеялся.

— Враки, конечно. Легенда. Пастух какой-то, ворюга, придумал еще при царе, чтобы кулаков надувать: сам напьется козьего молока, а на птичку валит. С тех пор ее и прозвали: козодой. А ты лошадей купал?

— Кто ж не купал!

— Верхом?

— Смешно. Конечно, верхом.

— Я на одном против течения плыл. Ох, и конь!.. Вороной, как черт…

И вдруг донеслось сонное бормотанье Пети Фунтикова:

— Загребай правым… Табань, табань…

— На лодке катается, — завистливо шепнул Сеня.

— Ты про коня говорил, — напомнил ему Мити, но Сеня досадливо зашипел:

— Погоди, дай послушать, что человеку снится.

Притаившись, боясь пошевелиться, ждут.

— Твой нож тупой, бери мой, — бормотал Фунтиков.

— За камышами поехал, — объяснил Сеня.

Пете везет больше, чем другим: он часто видит сны, и не какие-нибудь бессмысленные, где кто-то кого-то догоняет, а кто-то падает с громадной высоты, — нет, во сне Пете видятся Волга, дом, родня.

Митя и Сеня ждут, что Петя снова заговорит, но с постели слышится только сладкое посапыванье. Сеня, наконец, теряет терпение. Он протянул руку через прутья своей кровати и потряс за ногу Фунтикова:

— Петя!.. Слышь, Петро, чего дальше-то?

Фунтиков долго не просыпается, потом испуганно садится на постели и, не рассуждая, начинает натягивать брюки: ему кажется, что его будят на занятия.

— Постой. Это я тебя будил. Ложись. Ночь еще.

Петя покорно ложится. Видно, что он сейчас ничего не соображает.

— Камышей нарезал? — донимает его Сеня.

— Нарезал.

— С лодки купался?

— Купался.

— Глубоко?

— Глубоко.

— Ну, прости, что разбудил. Спи дальше.

Петя не нуждается в разрешении, он убежден, что весь разговор и так происходил во сне.

Утром он всегда поднимается с чувством неловкости: мало ли чего наболтал во сне, а потом ребята смеяться будут. Ему кажется, что для старосты это не солидно — видеть, например, во сне маму и, главное, орать об этом на все общежитие.

Место Фунтикова в мастерской рядом с Митей.

Петя хороши понимает, что звание старосты обязывает его к отличной работе. Поэтому он не торопится, как Митя.

Лучше начать потихоньку, а потом он наверстает. Когда косишь, тоже нельзя сразу всю силу вкладывать в плечо, от этого начинает ломить руку… Фунтиков внимательно осматривает разметку на своей поковке. Может полечиться прекрасный молоток, если только как следует постараться. Конечно, трудновато запомнить всё, что говорил мастер, но в крайнем случае у него ведь можно и переспросить.

Кстати, надо будет после работы узнать у него, какой план дали на группу. И чтоб не получилось, как в прошлом году в одной бригаде в их колхозе: последние две недели уборки сплошная штурмовщина. Отвечать-то придется вдвоем: ему, Фунтикову, как старосте, и, конечно, мастеру.

Передохнув секунду, Петя быстро оглядел всю группу. Баловства пока не видно. Вон у Сережи Бойкова даже лоб мокрый. На Сеню Ворончука тоже можно вполне положиться, — работник стоящий. А Костю Назарова надо будет прибрать к рукам. Задаваться начинает. Мать, наверное, разбаловала…

Стоп! Кажется, заехал… Тут пилить нельзя, а то обпилишь разметку.

У окна тиски Кости Назарова. С утра, первый час, Костя обыкновенно работал старательно. Потом ему начинало казаться, что он стоит у верстака уже очень давно и вряд ли имеет смысл продолжать это занятие.

Ну что? Ну, сделает он молоток с круглым бойком. А зачем его, собственно, делать своими руками, когда можно выпросить у матери семь рублей двадцать копеек (мастер сказал, что это государственная цена молотка) и купить его в магазине. По плану надо затратить на молоток двадцать часов. Почем же это у них в училище расценивается час Костиной работы? Семь двадцать, деленное на двадцать… В общем, приблизительно тридцать пять копеек. Негусто! Он-то лично, Костя Назаров, ценит свое время гораздо дороже.

Вообще, делать молотки — это не работа. Подумаешь, инструмент, последнее слово техники! Гвозди заколачивать. Уж если что-нибудь делать, так по-крайней мере, чтобы все пальцами указывали. Какую-нибудь машину, которая дает тысячу процентов нормы. Тут бы Костя показал себя. А по мелочам он не станет размениваться…

— Покажи-ка, что у тебя получается? — раздается над его ухом голос мастера.

Мастер быстро взглянул на поковку, затем сразу перевел взгляд на Костю:

— Почему без ремня?

— Жарко.

— По вашей работе не видно, чтобы вам было особенно жарко. Вы что ж, не поняли, когда я объяснял.

— А чего тут понимать? Что, я молотка не видал?