Товарищи

И капитан, толстый, с изрядным брюшком, небольшого роста, лысый и «мордастый», с маленькими бегающими глазками, с большими усами полного, рыхлого и бритого, несколько бабьего лица, еще более струсил при мысли о приходе этого молчаливого товарища-адмирала («Черт знает, каким он стал теперь!») и о матросе Никифорове, который так некстати опасно заболел после недавней порки.

Ввиду неизвестности, что будет, капитан, казалось, еще более затосковал о жене и своих трех детях. По крайней мере, он несколько раз взглядывал на фотографии, висевшие в его каюте, вздыхал, торопливо крестился и снова ходил мелкими неспокойными шагами по клеенке.

– Леонтья Петровича позови! – крикнул он вестовому.

– Что прикажете, Егор Егорыч? – с почтительною официальностью, довольно сухо спросил старший офицер.

Он был еще более хмур, желт и раздражен, чем обыкновенно, этот худощавый, высокий блондин с светло-русыми баками и усами, мученик службы и дисциплины, беспрекословный исполнитель и один из тех «собак» – старших офицеров, который, не зная отдыха, заботился о безукоризненном порядке и умопомрачающей чистоте «Кречета», вечно «собачился» и, самолюбивый службист, наводил страх на матросов беспощадною строгостью, чтобы судно было в порядке и чтобы капитан не мог быть недовольным лихими работами команды.

– Присядьте, Леонтий Петрович. Как Никифоров? Посылали сегодня в госпиталь справиться? – тревожно спросил капитан.

– Плохо-с, Егор Егорыч. Доктор ездил! – угрюмо ответил старший офицер, присаживаясь в кресло.

– Что с ним?

– Скоротечная чахотка.

– Быть может, прежде был болен?

– Что уж тут обманывать себя: просто заболел от наказания. Запороли, Егор Егорыч!

– Эх, Леонтий Петрович!.. Не похвалят нас, если адмирал узнает.

– Очень даже… Можно и под суд попасть! – с мрачною правдивостью промолвил старший офицер.

– И как это вы так наказали матроса, Леонтий Петрович? – проговорил капитан с видом сокрушения и досады.

Баклагин взглянул в глаза капитана, и во взгляде старшего офицера промелькнуло изумление и презрительное негодование.

И Леонтий Петрович сказал:

– Доктор говорил, что трехсот линьков нельзя, и я доложил вам, а вы приказали исполнить ваше распоряжение, наказать Никифорова.

– Я, кажется, не приказывал запороть человека, Леонтий Петрович!..

– Конечно, я виноват-с, что буквально исполнил приказание капитана… Я и не стану отпираться.

– Но, бог даст, вам не придется, Леонтий Петрович. Можно попросить доктора… Он доложит, что… что Никифоров заболел не от наказания… Скажите доктору…

– Уж говорите об этом доктору сами!.. – негодующе вымолвил старший офицер.

– И, наконец, адмирал может и не узнать… Не правда ли, Леонтий Петрович?

– Узнает.

– Почему?

– Команда заявит претензию…

– Верно, скотина Васьков мутит?

– И он, да и все недовольны…

– Так как же вы довели до этого команду?

– Вы думаете, один я?.. Ведь пищей недовольны, Егор Егорыч… Я думаю, будут претензии на вас и на ревизора… По слухам, новый адмирал… справедливый человек… И песня моя спета! – неожиданно прибавил Баклагин с каким-то равнодушием отчаяния…

– Не отчаивайтесь, Леонтий Петрович… Северцов все-таки – мой товарищ… Я доложу, какой вы отличный старший офицер…

– Очень вам благодарен, Егор Егорыч. Не беспокойтесь… Я все-таки буду проситься в Россию и… выйду в отставку, не ожидая, что выгонят… за то, что я безусловный исполнитель… Больше я не нужен, Егор Егорыч?

– Да что с вами, Леонтий Петрович?.. Я думал, вы меня успокоите, а вы…

– Валите теперь все на меня, Егор Егорыч?.. Быть может, ваш товарищ и удовлетворится вашими объяснениями о матросе Никифорове… Да, кажется, он скоро и помрет и не пожалуется…

С этими словами старший офицер ушел и, казалось, только теперь понял, что Пересветов не только плохой моряк и отчаянный казнокрад, но и трус, готовый ради спасения шкуры свалить свою ответственность на своего подчиненного, которого так лицемерно уверял в благодарных чувствах.

Баклагин, этот рыцарь исполнительности и строгости, не ожидал такого предательства от капитана, обязанного отвечать за все на вверенном ему судне.

И Никифоров, умирающий в Гонконге, и подлец капитан, чуть ли не отрекавшийся от своего беспощадного приказания, не выходили из головы старшего офицера. И он с угрюмой тоской думал о позоре суда.

Ведь он видел, что последние удары линьков ложились на синюю спину уже бесчувственного, притихшего человека. Он мог остановить истязание!

До такой исполнительности он еще не доходил в течение своей морской службы!

II

В пятом часу дня корвет «Проворный» под адмиральским флагом на крюйс-брам-стеньге вошел, попыхивая дымком, на гонконгский рейд и стал на якорь вблизи от «Кречета».

Капитан в полной парадной форме только что хотел идти на вельбот, чтобы ехать к адмиралу с рапортом, как сигнальщик доложил вахтенному офицеру, что адмирал отвалил от борта.

– К нам? – спросил капитан, возвращаясь от парадного трапа.

– К нам! – ответил молодой вахтенный офицер, взглянув на адмиральский вельбот.