Товарищ комиссар

Константин Соловьёв ТОВАРИЩ КОМИССАР

В молочном киселе тумана танк шел вперед неохотно, медленно. Подвывая двигателем, он мягко полз сквозь густую завесу, в которой — лейтенант Шевченко готов был поклясться в этом — давным-давно растворился весь окружающий мир. Невозможно было представить, что в этой треклятой молочной гуще может существовать хоть что-то, кроме неверных теней и жирных клубящихся разводов. Что бывают где-то города, люди, дороги. Что идет где-то война и ползут в сотнях километров от них другие бронированные коробки на гусеницах, а внутри у них — такие же вымотанные люди в потрепанной военной форме…

Казалось, весь мир стал бездонным блюдом аморфного тумана, и только танк лейтенанта Шевченко — единственная вещественная его часть. И часть явно лишняя, заблудившаяся.

Танк сердился, ворчал дизелем, прокладывая невидимую тропу в этом кромешном киселе. Созданный для обжигающей схватки, для грохота боя, он не понимал, как здесь оказался и монотонно клял свой экипаж утробным механическим голосом. В голосе этом, состоящем из гула, хрипа и скрежета, чувствовалась обида большого и сильного существа.

— Ну едь ты, едь, старичок, — говорил ему время от времени лейтенант Шевченко, отчего-то чувствовавший вину перед танком, — Разворчался тут, малой… Твое дело простое, езжай себе вперед. Вот встретим фашиста, будет тебе работа. А пока едь себе.

Иногда, чтобы танку было легче, лейтенант Шевченко шутя пинал сапогом мягкую ватную спину мехвода:

— Михасик, зараза! Куда нас завел, сукин сын? Трактор колхозный тебе водить, а не «Иосифа Сталина». Вредитель фашистский…

— Бр-бр-бр-бр! — сердито и обижено отвечал снизу сержант Михальчук, перемазанный в масле и раскрасневшийся, — Это тут не я виноват, трищ лейтенант! Я как надо шел! По балочке и вниз, а потом налево. География тут дурная. Туман этот… Ни зги не видать, ни одного ориентира… Как в чан с манной кашей нырнули…

— География у него виновата! Трибунал по тебе плачет, вредитель! Какой приказ был? Приказ помнишь?

Приказ был прост, едва ли забудешь.

Дойти до расположения разведвзвода соседей за речкой. Разведчики вроде нашли пулеметный ДОТ немцев, но сами пока не уверены, просят подстраховать. Усилить разведвзвод танком, прикрыть броней. ДОТ, если таковой обнаружится, раскатать и выжечь. Вернуться своим ходом в расположение своей роты.

Приказ этот капитан Рыбинский довел до своих подчиненных кратко и веско, поглаживая коричневым пальцем карту. Приказ ерундовый, тем более, что и ДОТа наверняка там нет, просто психуют разведчики. Фашисты откатились отсюда с такой скоростью, что портки теряли, какие уж тут ДОТы… И танков нет, ни «Тигров», ни «Пантер», ни даже самой завалящей самоходки. Все, что могло двигаться, давно ушло — прочь от страшного артиллерийского гула и звенящих танковых клиньев.

Не приказ, словом, а легкая прогулка. Прокатиться километров десять, посидеть в сладко пахнущем осеннем подлеске, наскоро перекусить, да вернуться обратно — как раз к ужину и поспеешь. Вот тебе и прогулка. Залезли в проклятый туман — откуда его принесло по такой-то погоде? — сбились с пути, потеряли ориентиры. Не то, что ДОТ давить, самих себя сыскать бы…

— Долго прем, и все вслепую, — буркнул лейтенант Шевченко, злясь на себя, на туман, на разведчиков, на весь мир, — Сейчас уже, поди, к Берлину подходим…

— К Берлину не к Берлину, а до Парижу точно докатимся! — прыснул наводчик, смешливый Андрюха Курченко.

— Париж далеко от Берлина будет, — возразил мехвод Михальчук, но не очень уверенно.

— Ну верст десять, может… Тоже ведь Германия!

Школы наводчик Курченко не кончал, оттого в тонкостях гео-политических отношений между Германией и Францией не разбирался. Зато из штатной восьмидесятипятимиллметровки бил так же легко и метко, как из старого дедовского ружья, с которым ходил на соболиный промысел в тайгу. За это лейтенант Шевченко и включил его в свой экипаж. Париж от Берлина отличать не обязательно, а вот вылезет на тебя из кустов коварная «Пантера» с ее наглой рачьей мордой, тут уж у тебя две секунды — успел или нет…

— Странный туман, — сказал мехвод Михальчук, напирая на свои рычаги и монотонно ругаясь под нос, — Никогда такого не видал. Ну каша какая-то манная, ей-Богу. И, главное, упал как внезапно… Может, обождем, товарищ лейтенант? Постоим часик? Там оно развиднеется…

Мехвод был по-своему прав. Когда не знаешь, куда тебя занесло, переть вперед — дело дурное. В Берлин, может, и не занесет, а вот сверзиться с танком куда-то в овраг или налететь на валун — это запросто. Но стоять на одном месте отчаянно не хотелось. В мире, сотканном из жирных белесых нитей, и так было неуютно, остановка же означала бы, что танк со своим экипажем покорился судьбе. А этого лейтенант Шевченко не любил. И танк подводить тоже не любил.

— Двигаться тем же курсом! — приказал Шевченко отрывисто, вновь приникая лицом к резко-пахнущим резиновым окружностям триплекса, — Дорогу ищи! Может, повезет, вылезем из твоей каши… Ох, Михасик, Михасик!..