Товарищ Богдан

«Вот обида! Неужели как раз сегодня, в последний мой екатеринославский день, и схватят?» — хмурился Иван Васильевич, неторопливо шагая по проспекту.

Надо было что-то изобрести, как-то отделаться от шпика. Но как?

Бабушкин гулял долго; в голову лезли всякие способы побега, но он отвергал их один за другим. Все рискованно, а хотелось действовать наверняка. Уж очень досадно попасться в последний день.

Вдруг в глаза бросилась вывеска: «Почта, телеграф».

«Ага! Кажется, придумал!»

Иван Васильевич быстро взбежал на две ступеньки, толкнул деревянную дверь и прошел на телеграф. Взял бланк, сел к столику, задумчиво поглаживая кончиком деревянной ручки усы. Краем глаза заметил: шпик тоже вошел на почту.

На бланке, в графе «кому», Бабушкин написал фамилию жены, но не настоящую, а «Вязьмина». Над графой «куда» слегка задумался. Жена находилась в Смоленске, но Иван Васильевич не собирался посылать телеграмму туда. Обмакнув перо, он решительно написал: «Минск». Какую бы улицу придумать? Написал: «Губернаторская, 6». Губернаторские-то уж, наверно, в каждом городе есть!

Дальше перо скользило без задержки:

«Выезжаю завтра. Встречай. Вагон восьмой. Целую».

Денег у Бабушкина было мало, жалко тратить на всякие там «целую», тем более что поцелуи не дойдут до жены, да что поделаешь!

Бабушкин помахал бланком, чтобы просохли чернила, и протянул его в окошечко, где сидел сутулый, пожилой чиновник. Заплатил за телеграмму, взял чемоданчик и, не глядя по сторонам, вышел на улицу.

Медленно проходя по тротуару мимо окон почты, заглянул внутрь помещения. Ну, конечно! Шпик что-то торопливо доказывал сутулому чиновнику.

«Интересуется, что я в телеграмме написал, — усмехнулся Бабушкин. — Пусть почитает. Для него и написано. Авось до завтра успокоится…»

Свернув за угол, он крикнул извозчика и умчался на вокзал.

Той же ночью дом на Третьей Чечелевке был окружен цепью городовых. Высокий, щеголеватый пристав в сопровождении двух полицейских подошел к двери и постучал. Никто не ответил. Пристав постучал вторично. Снова тишина. Полицейские хотели уже выломать дверь, когда из соседней квартиры высунулась заспанная хозяйка дома.

— Где постоялец? — грозно набросился на нее пристав.

— Слесарь-то? — переспросила хозяйка. — А кто его ведает, батюшка! Дома он нонича чегой-то не ночует.

Пристав нахмурился. Сердито подумал:

«Как же так? Жене телеграфировал в Минск: „Выезжаю завтра. Встречай“. Неужто обманул?»

Еле сдерживая злость, крикнул:

— Обыскать квартиру!

Полицейские потребовали у хозяйки ключ и вошли в комнату Бабушкина.

По беспорядку в комнате, отсутствию одежды опытный глаз пристава сразу почуял: «птичка улетела».

— Проворонили! — зло крикнул он и опустился на табурет. Но тотчас вскочил и выругался: спиною он больно ударился о тиски.

Пристав понимал: искать что-нибудь после отъезда «Вязьмина» глупо и смешно, но нельзя же просто так повернуться и уйти несолоно хлебавши!

Обыск начался.

А в это время Бабушкин, подложив под голову коричневый чемоданчик, лежал на верхней полке.

В вагоне было очень тесно. Пассажиры дремали лежа и сидя. Болтались головы, торчали, свисая с полки, длинные голые ноги. Кто-то стонал и хрипел, словно его душили.

Это был вагон третьего класса — самый дешевый. На лучшее место у Бабушкина не хватило капиталов. И так выскреб последние копейки, покупая билет.

Ехать было далеко, несколько суток, а у Ивана Васильевича — ни денег, ни еды.

— Ничего, — думал Бабушкин. — Пустяки. Уж что-что, а с голодухи не помру.

Он старался задремать, но почему-то не спалось. Или душно очень? Или переволновался?

А ведь каждые сутки недосыпал. И так мечтал отоспаться за все недели и месяцы сразу.

Но вообще-то, хоть и сосало под ложечкой — так хотелось есть, и голова налилась тяжестью от долгого лежания на чемодане, настроение у Бабушкина было отличное. Главное — что? Главное — он благополучно выбрался из Екатеринослава. И поезд мчит его в Псков. Да, в Псков, к Владимиру Ильичу.

Статистика — наука тихая…

Бабушкин прибыл во Псков в пять утра. Не торопясь, помахивая маленьким чемоданчиком, вышел на привокзальную площадь.

Тихо.

Пусто.

С десяток пассажиров, покинувших поезд вместе с Бабушкиным, уже разбрелись кто куда.

На немощеной площади кое-где еще сохранились последние островки снега: раскисшие, побуревшие. Снег был ноздреватый, как голландский сыр. В колдобинах стыло густое грязевое месиво.

Бабушкин посмотрел на часы.

«Нет, к Ильичу в такую рань — не годится. Чего будить-то?»

Неторопливо зашагал по спящему, тихому городу.

Псков напоминал буйно разросшуюся деревню. На улицах тянуло с детства знакомым сладковатым навозным духом. Из хлевов доносился негромкий рев коров, сытое посапывание свиней.

Бабушкин прошел мимо старинной церквушки с густо лепящимися друг к другу луковками куполов, свернул в сад, сел на скамейку. Снова глянул на часы.

«Вот ерунда-то! Ходил-ходил, а все еще четверть седьмого!»

Он удобнее устроился на скамейке.

«Нет уж. До десяти подожду. И только тогда — к Ильичу. Да, не раньше…»