Товарищ Богдан

— Верю, — задумчиво и тихо, — она всегда говорила тихо — произнесла Паша. — Ничего худого ты не сделаешь. Не можешь сделать. А все же страсти какие! Тюрьма…

Печальная ушла она в тот вечер.

А еще через месяц Бабушкин предложил ей пожениться.

— Только учти, Пашенька, — торопливо предупредил он. — Уютное гнездышко с таким мужем не совьешь. И шелков да жемчугов не заимеешь. Трудная будет доля у нас…

— Да, — кивнула Паша. — Знаю…

— И не робеешь?

Она подняла на него огромные глаза, смотрела долго и ничего не ответила.

Как это — «не робеешь»? Конечно, боязно. Особенно поначалу. При каждом стуке на крыльце вздрагивала. Не полиция ли?

Но постепенно привыкала к новой жизни. Опасной и трудной…

И вот стал Бабушкин жить на те восемь партийных рублей. Ненадолго их хватало.

А Паша — та целые дни в белошвейной мастерской спину гнет, а получает шесть рублей в месяц.

Пройдет недели две, и в доме — шаром покати. И хозяин комнаты косится: уже за два месяца задолжали.

Бегает Бабушкин по рабочим кружкам, по явкам, а тут еще подпольную типографию задумал — дел хватает. А сам нет-нет и подумает: «Надо что-то предпринять. Где бы разжиться хоть трешкой?»

Попросить из партийной кассы — этого Бабушкин и в мыслях не держал. Раз сказано восемь, — значит, восемь. Больше нет.

Но пить-есть-то надо?! И жену молодую хоть не деликатесами, но как-то кормить, обувать-одевать тоже надо.

«Ничего, — решил Бабушкин. — А руки у меня на что? В свободные деньки буду подрабатывать».

И еще он подумал: занятия кружков, да собрания, да встречи — все вечером. Днем-то рабочие заняты. Значит, у него утренние часы свободны.

«Вот и чудесно! — обрадовался Бабушкин. — Не барин! Можешь и в пять встать и часов до трех — четырех что-нибудь подзаработать».

Так и решил.

Но трудно было найти работу в Екатеринославе. Ох, трудно…

Подрядился было разгружать баржу с арбузами. Три дня кидал зеленые полосатые шары, стоя в артельной цепочке других таких же бедолаг.

Изнурительная работа. Покидаешь так часов двенадцать арбузы, тяжелые, как пушечные ядра, — поясницу потом не разогнуть. А руки — сейчас отвалятся.

Еще бы! Ловит Бабушкин арбузы от соседа справа, швыряет их соседу слева, а сам, чтобы отвлечься, арифметикой занимается:

«Положим, на каждый арбуз — десять секунд. Значит, за минуту — шесть арбузов, за час — триста шестьдесят. А за двенадцать часов — почти четыре с половиной тысячи арбузов. Четыре с половиной тысячи! Перешвыряй столько! Это ж побольше тысячи пудов! Шуточки!»

А платят — всего сорок копеек в день.

Но вскоре кончились арбузы.

Четыре дня вставал Бабушкин спозаранку. Бродил по городу. А работы нет и нет. Потом нанялся к старухе чиновнице: поленницу дров переколоть. С утра дотемна махал топором, а вредная старуха вынесла двадцать копеек.

Разозлился Бабушкин, но спорить с жадной бабой не стал.

И снова — четыре дня совсем без работы.

«Да, — думает Бабушкин. — Весело живут молодожены. Так недолго и ноги протянуть. Очень просто…»

Старается Бабушкин поменьше думать о еде. Но мысли как-то сами перепрыгивают с листовок и собраний на добрую порцию жареной свинины. Со свежей картошечкой! И помидорами!

А какой базар в Екатеринославе! Как пройдет Бабушкин мимо — в нос так и шибанет. Дыни, яблоки, виноград, мед. Пироги жаром пышут — с мясом, с рисом, с капустой. И молоко, и сыры, и брынза. И вино — молодое, терпкое, прямо из бочек.

А запах!.. Смесь ароматов такой аппетитности — аж поташнивает. Голодному такой запах — прямо нож острый.

Однажды шел вот так Бабушкин по берегу Днепра. Раннее утро. Солнечные зайчики на воде пляшут. Широк Днепр. И красив.

Видит Бабушкин: возле самой воды рабочие роют какую-то длинную глубокую канаву.

Остановился Бабушкин, поглядел.

— Что строите? — говорит.

Один из землекопов разогнул спину:

— Склад якийсь.

Отер он рукавом пот со лба, достал кисет, люльку, закурил.

— А рабочие не нужны? — спросил Бабушкин.

— Кажись, треба. Ось старшо́й. — Землекоп указал на длинного мужика с рыжеватой, клинышком, бородкой. — У старшо́го и спытай.

Бабушкин пошел к рыжебородому.

У того были маленькие хитрющие глаза и чуть приоткрытый рот, скривленный влево. Словно он все время усмехался.

Старшо́й неторопливо оглядел Бабушкина с головы до ног, потом так же не спеша провел взглядом обратно — с ног до макушки.

«Как мерку снял!» — мелькнуло у Бабушкина.

— Бач, парубок, — сказал старшо́й. — У нас — артиль. Що заробим — на всих поровну. Зрозумив?

— Понял.

— А значит, копать трэба як слид. А для того звычка потрибна. И здоровы руки-ноги.

Он снова оглядел Бабушкина и звучно высморкался. Видимо, Бабушкин не подходил под категорию «здоровы руки-ноги». Невысок. И в плечах неширок. И мускулатура — вовсе неприметная.

Да к тому ж по обличью — вроде бы образованный. И в шляпе. А вот — в копали просится…

— Ну, а лопату бачив? — спросил старшой.

— Видал, — сказал Бабушкин.

Это он схитрил. Бабушкин был умелым слесарем. Да и в некоторых других ремеслах соображал. Но иметь дело с землей ему как-то не доводилось.