Разминаю глину, незаметно поглядывая на одноклассника. Словно сам не свой. Обычно самоуверенный донельзя, шумный, языкастый. А тут вдруг топчется рядом, недовольно пыхтя.
— Хочешь я тебе Гибсон покажу? — спрашивает.
С такими шуточками я знакома с детства, нет уж, не попадусь.
— Сам свой Гибсон разглядывай, желательно в ванной и в одиночестве.
Отодвигаюсь от него на всякий случай, кто знает, вдруг парни решили подшутить над старостой.
— Дура! — смеётся Резник. — Гибсон — это электрогитара, самая лучшая в мире. Я о ней с десяти лет мечтал. Хочешь, сыграю?
— Я слышала, как ты играешь.
Когда их группа выступила на школьной вечеринке, я ушла, не дожидаясь завершения концерта. Как говорится, на вкус и цвет… Однажды у бабушки в кухонном шкафу обрушилась полка с кастрюлями и сковородками, и звук был похожий.
— Хочешь, я… ну… для тебя сыграю.
Искренне не понимаю, с какой стати Резник явился в мастерскую и мучает меня странными вопросами. Может, его выгоняют из школы, и он хочет заручиться поддержкой старосты? Нет, не может быть, я бы уже об этом знала. Они с братьями перевелись в нашу школу в начале учебного года и ещё не успели настолько напортачить.
— Что сыграешь? — спрашиваю неохотно.
— Смотря что тебе нравится. Или вообще могу специально для тебя песню написать.
— Про что? — я с трудом поддерживаю беседу. Резник ведёт себя настолько нехарактерно и несуразно, что это настораживает.
— Могу написать песню о том, что тебе нравится, — говорит он и с сомнением косится на моё последнее творение. «Рука скульптора». Глиняные пальцы, истончённые к кончикам, переходящие в скульптуру, созданную рукой мастера.
Проследив направление его взгляда, я прикрыла «Руку скульптора» тряпкой. На прошлом уроке учительница заставила меня показать работу классу, и это обернулось полным фиаско. Я попыталась объяснить, что скульптор вложил самого себя, душу и плоть, в своё творение.
Что тут началось!
«А творению понравилось, когда в него вложили плоть?» «А как именно скульптор её вложил?» «А это не противозаконно?» «Ника, ты уверена, что вот эта часть — палец? Если посмотреть с другой стороны, похоже…»
Стоит ли объяснять, что Резник принимал в этом фиаско самое активное участие?
А теперь он стоит рядом с красными пятнами на щеках и придуривается.
— Красиво получится, — говорит тихо.
— Что красиво?
— Песня про человека, который отдал себя… — кашлянув, парень оглянулся на дверь, — … искусству.
Мне никогда не посвящали песен. Наверное, я должна быть польщена, но подозрения на дают расслабиться. Вдруг это розыгрыш, и сейчас в мастерскую ворвутся друзья Резника и учинят погром. Просто так, для шалости. Поведение одноклассника немного пугает, уж слишком он странный. Разбитной шалопай, хулиган, новичок, смутивший покой одноклассниц, взволнованно переступает с ноги на ногу посреди пыльного класса, заваленного подростковыми картинами и скульптурами.
— Я не интересуюсь музыкой, — отвечаю честно, — но поздравляю тебя с покупкой гитары.
— Слушай, а правда, что из мастерской пропали твои работы?
— Правда.
Чуть напрягаюсь. Одну из моих работ разбили в туалете, вторую кинули на крышу гаража, третью пока не нашли. В этом месяце я — единственная в кружке, кто работает с глиной, так что, раз уж хулиганам приспичило что-то разбить, мои работы — очевидная мишень.
— Хочешь, я разберусь? — спрашивает, сжимая кулаки. — Найду, кто это сделал, и устрою им…
— Нет, — кошусь на Резника. Тоже мне, защитник справедливости. — Директор уже разбирается. Малолетки развлекаются, с ними всегда так.
Резник хмурится, но не уходит. Кивает на темнеющий школьный двор за окнами и предлагает:
— Ты долго ещё? Могу проводить.
— Не стоит, я живу в соседнем доме.
— Знаю. Думал, тебе захочется пройтись.
— Нет, не хочется.
Я чихаю и, когда открываю глаза, обнаруживаю, что в мастерской никого нет. Резник исчез бесшумно, так же необъяснимо, как и появился.
Когда через двадцать минут я попрощалась с учительницей и выскользнула на тёмную улицу, у гаражей тусовалась обычная мужская компания. Они там каждый вечер зависают — курят, треплются, играют на гитаре. Кто знает, что ещё делают, лучше об этом не задумываться. От толпы отделяются две тени, одна из них знакомая. Гриша, мой сосед, учится в параллельном классе. Папа платит ему за мытьё машины, помощь в гараже и другие мелкие поручения, на которые у меня не хватает времени и умения. В знак благодарности сосед приглядывает за мной.
— Эй, Туманчик! Ты чего крадёшься в темноте? — смеётся Гриша. — Зубрилка зубрилистая, а ну марш домой, сейчас сдам тебя на руки родителям.
Он ведёт себя так, словно мне шесть лет, а ему, как минимум, сорок. На самом деле, нам обоим шестнадцать, хотя он старше меня на полгода. Тоже мне, разница.
— Эй, оставь её в покое, — вторая тень приближается, и фонари вырисовывают фигуру Данилы Резника.
— Это ты её оставь, Резник!
— Ребята, да вы что! Вон же моё окно, даже видно, как мама у плиты стоит. — Я перевожу недоуменный взгляд с одного парня на другого. Гришка такой всегда, а вот что творится с Резником, я не знаю. Шалопай шалопаем, и вдруг свихнулся.