Тот самый яр...

Сняв с руки Таньки казацкую плеть, Тимур трижды огрел парочку, сопроводив операцию смачным плевком.

Волоком перетащили заваль в кузницу. Ножовкой по металлу срезали кандалы.

Заготовленные на растопку берестяные прикасы от артельного руковода положили в углы, просушенные за долгие годы горячей жизни.

Горн раскочегарили в последний смертный раз.

— Пробил час, родная кузница, пробил…

Из глаз Никодима выкатывались слезинки, их сушил накатный жар горна.

У двери в помятой ведёрной дегтярнице хранился керосин: расплескали по стенам, облили берёсту, охапку дровишек у горна. Досталось и неподвижной тройке трупов.

— Хоть одна тройка ответит за зверства. Мы, Тимур, подписываем свой народный протокол огнём… Прихвати, сынок, молот, ступай!

Разбрасывая лопатой угли из горна, Никодим выдавливал стон:

— Прости, родная, прости!.. Довели ироды…

Левая кособокая стена кузницы первой обзавелась бесшабашным огнём. Выгреб весь жар. Пламя пыталось переметнуться на одежду, гнало из чёрной горенки, не понимая причины огненной расправы.

Зашевелился Ганька, вытаращил глазищи, в которых чёртиками плясали отсветы рукотворного пожара.

Прокалённые за годы служения клещи намертво сдавили податливое горло.

— Полежи, гусарик… отцарил…

Сработанная на опережение судьба развернула перед недавними кандальниками трагическую панораму. Они стояли на пятачке недавней расправы над тройкой: растущее пламя завораживало. Огонь набирал гудящую прыть, рвался в распахнутую дверь.

Швырнув в огонь нагайку, Тимур напутствовал:

— Гори, змея подколодная!

Горьким оказался праздник бытия.

Тревожно заржали лошади.

Васеньку отвезли к родителям. Вкратце обсказали о случившемся.

4

В избе Фунтихи царил переполох.

Разохалась толстуха Соломонида, торопливо собирая в дорогу провизию.

Молодые наклонились над кроваткой, сюсюкали с малышом.

Прильнув к мягкому боку Прасковьи, Тимур вбирал прощальное тепло. Не такой представлялась встреча с любимой… знать, судьба загнула подковину не в сторону счастья.

Подошёл Никодим Савельевич, ревниво отстранил молодых.

— Дайте деду полюбоваться мужиком… ишь ты… весь в Селиверстовых…

Без кандалов Тимур чувствовал прилив небывалой силы, подъёмную лёгкость. Казалось: взмахни крылами и улетишь в края, где нет тюрем, насилия, выпученных глаз надзирателей… У кузницы произошло дикое, непоправимое, подстроенное оглушающей бесовщиной. Невыносимая обстановка толкнула на самосуд, затмила рассудок… нет, прояснила его, подсунула золотой шанс… Витал призрак скорой смерти, указывал самый верный путь избавления от нечисти. Гордые сибиряки не могли снести вызывающую наглость шкурников…

Когда отец увидел на липе Тимурёнка улыбочку-вспышку — накатилась крутая волна радости и свободы. Обрёл зажигательную отвагу. Чего теперь бояться — два нагана с полными обоймами патронов, двустволка. Пока ищейки пустятся в погоню — будем на Федоркиной заимке. А там… там тайга, круговая порука сосен и кедров. Может, Михайло спаленку свою уступит, всё равно скоро тепло выгонит бродяжку… Улыбается Тимур, вливает в лицо улыбочку сына.

В чёрную тайну кузницы Фунтиху не посвятили: старая сорока быстренько разнесёт по Заполью словесную стрекотню.

События последнего часа пронеслись перед Никодимом Савельевичем как в дурном сне. Его можно назвать и счастливым сном. Разом получить освобождение и отмщение… Мужик пребывал в возвышенном состоянии решимости. Надо промять колею обдуманных действий. Вот так и на германской войне накатывался перед боем горячий поток неизвестности. Ратник мысленно прокладывал предстоящий путь… Боевые действия начались у кузницы. Полоса фронта протянулась до избёнки травницы Фунтихи, протянется дальше по санной дороге в глубь охранного леса.

Раздумывал кузнец: гордая правая месть умеет разить врага наповал. Сын призвал на помощь оглоблю… очень пригодилось подручное средство… кара врагов настигла… Кузницу жалко: погрела старушка косточки у последнего очага… Молот предать не мог: не доверил жоркому пламени…

Из деревни выехали засветло — благо избушка Фунтихи отиралась на краю кривой улицы. Хриплоголосые дворняги устроили проводины прерывистым незлобным лаем.

К ночи затяжной северок натащил снежные тучи. Забуранило. К скупому рассвету извилистый санный путь перемело, только макушки сиротливых вешек торчали из рыхлых утихомиренных сугробов.

В Ярзоне из когтей смерти вырывались немногие. Грозная, не ко сну помянутая 58 статья, иногда маячила послаблением — отпускала десятилетний срок заключения.

Почти каждый, побывавший в пытальне, возвращался оттуда с сотрясением мозга, всех внутренностей.

Подследственные часто бегали к парашам не по малой или большой нужде — по нестерпимой тяге к изматывающей тошноте. Блевали надсадно, с горловыми потугами, харканьем, хрипом. Часто случались кровавые поносы.

Доведённый до психопатства сапожник из Нарымской артели тренькал на струне из кожи самодельную мелодию. Щерился, выставляя напоказ прореженные зубы. Его арестовали за спетую на гулянке частушку: