Тот самый яр...

Появился украдкой Кувалда, зыркнул на собеседников.

— Любезничаете? Плотник, ты разве не предупреждён: с контрой ни слова.

— Объяснял как паклю лучше в пазы умащивать.

— Смотри! Умащу обоим…

Отхаркиваясь, Тюремная Харя скрылся за бараком.

— Зверюга! — послал вослед счетовод. — Староверу Власу два пальца отрубил. Ни за что. — Огляделся, зашепотил: — Оставил бы кто-нибудь топор в тайном месте. Влас отомстить хочет. «Нарушу, — говорит, — древний закон „Не убий“, но этого гада вычеркну из жизни…»

— Без топора можно расправиться.

— Остановился на остром оружии. «Сначала, — толкует башку размозжу, потом Ильича татуированного искромсаю…» У него дед волхвом был. Сам чует: расстрел уготован.

— Деелаа! — выдохнул Тимур.

— Ещё какие дела — все прелыми нитками шиты. Насильники хотят дратвой прострочить. Вот и выбивают признания любыми способами.

Дерзость двуперстника понравилась Тимуру. Их род Селиверстовых казацких и старообрядческих корней.

Верил нарымец Тимур тихоголосому счетоводу. Благородное зло староверца передалось и ему. За отрубленные пальцы Тюремная Харя заслужил месть.

— Закончим строительство — занесу в зону другой топор. Свой плотницкий марать не дам. Ты передай братцу-староверцу: Тимур поддерживает его благородный умысел. Тот, кто лишил человека пальцев, возносимых в мольбе к Господу — не достоин жизни. Кару себе у судьбы выторговал. Святое дело задумал Влас.

8

Мучаясь бессонницей, Натан читал про себя:

Отговорила роща золотая
Берёзовым весёлым языком…

Рассуждал: «Неужели и зажатая в тисках Ярзоны жизнь отговорила грустным языком судьбы?»

Упрямица Прасковья всякий раз давала понять: ненавистен ты мне. Зря время теряешь… Верно — зря. Чего при-стал к остяцкой бестии с кровью, разбавленной карасёвой жидкостью… Во всех нас течёт трусливая рыбья кровь… не можем восстать против наглого угнетения огромной нации. Кучка таких вот кожанников, как отупелый от службы Горбонос, царит над униженным людом, помыкает им… Семена репрессий проросли чертополохом террора…

Гой ты, Русь моя родная!..

«Нет, не уснуть, Серёжа… Кто довёл тебя до удавки? Разве не позорная смута, науськивание твердолобых большевичков?.. Впереди — выжженная пустыня зла и насилия…»

Под ненастное утро измотал тяжёлый сон. Бесы терпеливо дождались, попрыгали в неохраняемое пространство, где вновь разыгрались удушающие сновидения. Удалось оборвать бесовской шабаш. Проснулся. Часто смаргивая, давил закрылками глаз разлетающиеся чудовища, спешно покидающие изголовье.

«Ах, гады! Ах, гады!»

Не кошмарной представлял молодость паренёк из глуши. Не туда повела Натана судьба-путеводница. Чикист не раз подумывал пустить себе пулю в лоб, залечь со всеми в народный яр под успокоительный слой песка и хлорки.

Всё тяжелее становился наган, поднимаемый до уровня голов.

С неделю хоронили по-христиански — в наспех сколоченных тесных гробишках. Сотни трупов, словно восстали против такой роскоши захоронения. Никто не догадывался о весомом наплыве мертвецов. Ярзона обладала уникальной возможностью прятать концы не в воду — в слежалый песок веков. Понадобились штабелёвщики: плотненько укладывали трупы рядами ровными, экономными.

Всё восставало в Натане Воробьёве против гнусной идеологии насилия и бесправия. Незаметно затащили в молодёжный отряд. Под бравурные марши, под краснотой стягов веселилось неунывающее племя с выжженными душами.

Политгипноз, газетная шумиха усыпили многих.

После второго рапорта, смачных матюгов коменданта, Воробьёва перевели в вышкари. Одержанная малая победа согревала недолго. Начались караулы на продуваемых вышках. Вертухаи ходили с медными мордами, отшлифованными ветрами.

С вышки просматривалось внутреннее убожество Ярзоны. Серые от дождей постройки, жидкие дымки из труб… бредущие нехотя парашечники… дворик для прогулок… Вон у нового барака его соперник Тимур… Вышкарю стал нравиться умелец-плотник. Задружить с ним можно.

При встрече Горбонос не упускал возможность позубоскалить над замкнутым сослуживцем.

— Вертухай, к небу вознёсся… ну-ну… Не нашей закалки оказался… хреновый дзержинец…

Выткался на озере алый свет зари…

Отбился строкой от приставалы — нервы успокоил. Не хочется Натану вступать в спор с чирьястой бестией. Придумал для себя есенинские пилюли. Стихи обезболивали, отсекали словесную галиматью упёртого чикиста.

— …Ты из трусливого десятка…

Не жалею, не зову, не плачу…

Неожиданно ласковым проникновенным голоском Горбонос посочувствовал:

— Может, тебе нервы, Натанушка, подлечить? Путёвочку выхлопочу… комендант — добряк… Полежишь в палате № 6, мозги освежишь…

Вышкарь умело кутал палача в кокон отрешённого взгляда… Вот совсем растворился, исчез в зонном спёртом воздухе.

Старовер нежно ощупал спрятанную в кармане куртки бронзовую иконку Георгия Победоносца. Отлитый в семнадцатом веке лик оберегал их род от бед, пожаров и наводнений. Не винил Георгия, что не уберёг от напраслины, от тюрьмы, от надругательства.