Тот самый Янковский

– Деду всё равно… – Он его Дедом называл, когда у него уже внуки родились, и Олег действительно с исключительной нежностью, с исключительной сердечностью относился к своим внукам.

– Деду все равно. Одним Карениным больше, одним Карениным меньше. Он всё сыграл, всё, что можно. Ну сыграет хорошо Дед Каренина. Все скажут: «Молодец Дед, хорошо играет Каренина». А представляешь себе, если я сыграю Каренина, то какое это будет фурорище, фурорище! Ты понимаешь, что это такое! Эта роль для меня. Ну попробуй.

– Ну как я тебя буду пробовать? Ну что? Где я тебя буду, в уборной пробовать, что ли? На кухне загримируемся, в уборной сниму?

– Почему в уборной?

– Но как, если на студии появишься? Вот и всё.

– Ночью.

– Так чего ночью?

– Ночью.

– Пробоваться, что ли, шепотом ночью?

– Почему шепотом? Ночью можно нормальным голосом говорить – Дед спит.

– Сань, ты спятил.

– Я же тебе не говорю – возьми. Я тебе говорю – попробуй. Может быть фурорище.

Он меня сломал, но я понимал, конечно, что этого не может быть, просто не может быть никогда. Но что-то во мне такое рухнуло и надломилось. Мы одели Сашу в сенаторский костюм, повязали ленты. Люся Раужина сделала феноменальный совершенно грим, и мы сняли эти фотографии. Фантастические, на мой взгляд, фотографии! Это действительно могло быть фурорище, если бы не Олег. Но то, как Каренина понимал Олег, на мой взгляд, было бесценно! А понимал он главное – то, что знал и понимал когда-то другой гениальный русский актер. Когда я смотрел мальчишкой еще… у Георгия Александровича Товстоногова в Большом драматическом театре, как Смоктуновский играет князя Мышкина. Каким князем Мышкиным был Смоктуновский – это гениально! И в экранизации «Анны Карениной» с грандиозной совершенно Татьяной Самойловой, с прекрасной работой Ланового, с удивительной работой Гриценко. В той экранизации Зархи в роли Каренина хотел снимать Смоктуновского.

Одно время я работал с потрясающим Леонидом Ивановичем Калашниковым, который был главным оператором «Анны Карениной» у Зархи. Александр Тимофеевич Борисов – главный художник нашей «Анны Карениной», который был главным художником и на «Анне Карениной» у Зархи. Они мне рассказывали про пробу Смоктуновского на роль Каренина. Смоктуновский тогда сказал Зархи: «Александр Юрьевич, если уж вы меня пригласили, то, ради бога, только не вздумайте заставлять меня играть такого лопоухого идиота, бюрократического идиота, который цепляется ногой за ногу и ни хрена не понимает, кроме как свои… сенаторские выкладки и какие-то бумажки. Каренин – великая страдательная фигура русской литературы. Среди других страдальцев русской литературы страдания Каренина одни из наиболее острых, наиболее сильных и ярких». Вот что сказал И.М. Смоктуновский. И я чудом видел пробу, которую они играли с великолепной актрисой Саввиной. Они стояли у печки, и Смоктуновский рассказывал что-то Саввиной, которая играла Долли. Он ей рассказывал о том, почему он вынужден дать развод Анне. Это была поразительная история человеческого страдания. Но Смоктуновский не смог тогда играть. У него начался туберкулез глаз, просто от того, что он очень много снимался и перенапрягся, – такие были осветительные приборы и такая собачья жизнь у актера. Он не смог тогда сниматься. И я думаю, что Олег Иванович Янковский сейчас в нашей «Карениной» воплотил то, что замышлял гений русской сцены и русского экрана Иннокентий Михайлович Смоктуновский много-много лет тому назад.

Мы начали снимать. Это была огромная работа, она была и для киноварианта, и для телевизионного – необыкновенно объемная работа! По-моему, там у Янковского, 40–45–50 съемочных дней было – это совершенно колоссальный объем! Помню, что всё по «Анне Карениной» шло трудно, тяжело: проехали половину Ленинградской области, долго искали «Оторвановку» – место, где последние сцены фильма идут, нашли наконец. А эти 50 дней я помню, как будто это было легче легкого! Мы снимали труднейшие сцены с Карениным – одно удовольствие! И ощущение это шло оттого, что мы, во-первых, ни разу не разговаривали на темы «Толстой и Каренин», концепций каких-то – нет! Потому что и Олегу, и мне все было ясно еще перед тем, как мы начали снимать. И поэтому мы вступили в съемочный период как два человека, которые предельно точно, где-то втайне, условились о том, что́ именно они будут делать. Не было никаких творческих споров: а что если он тут закурит? Никакой самодеятельной галиматьи совершенно не было.