Тот, кто в темноте

Андрей смотрел в густую и черную, словно разлившаяся нефть, тьму и думал о красном заборе. Красивом кирпичном заборе, что не смог остановить ни подонков, которые вошли снаружи, ни тьму, которая появилась изнутри; не мог сдержать ни рвущихся изнутри дома криков, ни приходящих снаружи дурных вестей. Зачем он вообще был нужен? Во всем мире не было более нелепой вещи, чем этот забор!

Во всем мире не было более нелепого человека, чем Андрей Прохоров, зависший над пропастью между непостижимым злом и обыкновенной мразью с заряженным карабином, и вынужденный думать о заборах, чтобы не сойти с ума.

— Перед последним актом займите свои места, — со смешком сказал Тот, что в темноте. Свечи вокруг разгорелись ярче.

— Великий О-хон, Великий О-хон… — Молодой сектант благоговейно опустился на колени. Андрей при некотором везении смог бы его достать.

Но карабин был у старшего — и тот направил его на Ивана:

— Хватит болтовни, давай заканчивай! А то жена раньше помрет, чем ты тут отелишься…

— Но ты, выродок, будешь первым, — тихо сказали откуда-то сверху.

Андрей оглянулся.

На лестнице у двери в подвал стояло приведение. В белой ночной рубашке, свободно болтавшейся на теле — на обтянутых кожей костях — оно смотрело на них и на разлившуюся вокруг тьму.

— О-хон, слушай последние желание! Забери двоих за двоих, — сказало приведение, и рука-спичка указала на «гостей». — Двое отдадут, что взяли, но получат свободу. Это по правилам. А потом ты получишь меня.

— Галя… — прошептал Иван побелевшими губами.

Глядя на Галину, невозможно было понять — где она взяла силы, чтобы добраться до подвала, да просто чтобы встать с кровати. Но она преодолевала ступеньку за ступенькой, и глаза — единственное, что не изменилось в ней — горели недобрым ведьминским огнем. Андрей, словно завороженный, смотрел, как она спускается вниз.

— А ты хорошо знаешь правила, — сказал Тот, что в темноте.

— Всегда любила читать. Поторопись, О-хон!

Тот, что в темноте ничего не ответил: нефтяная лужа просто окружила бородача с карабином — и начала его пережевывать. Напарник завопил, но через секунду заткнулся: настала его очередь.

У темноты не было зубов, однако она жевала: хрустели перемалываемые кости, хлюпал ливер, потусторонняя нефть теперь отливала красным.

— Душа есть слово, а слово есть прах, — прошептала темнота и отступила, облизнувшись. — Тело — совсем иное.

На полу остался карабин и две кучи окровавленной одежды — как шкурки от помидор.

— Меня уже обгрызло до костей, О-хон. — Галина прикоснулась к впалой груди. — Но ведь с тебя довольно и объедков? — Ее бескровные губы скривились в улыбке. — Возможно, моя прежняя жизнь — лишь прелюдия к встрече с тобой…

— Возможно, — согласился Тот, что в темноте. От опрокинутой свечи занялись доски пола; по подвалу пополз черный дым, в котором все четче и четче проступала высокая фигура с увенчанной рогами головой. Под ногами твари плясали языки пламени.

— Прости за все, Вань, — сказала Галина, мельком взглянув в сторону мужа. — Андрей, уведи его, позаботься… И жене перезвони: она беспокоится. Ну же, уходите!

Пожелание было своевременным. Задыхаясь от дыма и прикрывая локтем лицо от нестерпимого жара, Андрей потащил застывшего в ступоре Ивана к лестнице.

Когда они выбегали из ворот, воздух позади содрогнулся от чудовищного крика, полного невыносимой боли. Или неудержимой страсти. Или того и другого вместе…

Через несколько мгновений крик стих. А еще через полминуты, когда Андрей уже стучался в ворота дома напротив, в подвале взорвались газовые баллоны.

* * *

Петр Ефимович успел покинуть квартиру до приезда полиции, а обитатели роскошного особняка в Нижних Озерцах исчезли задолго до появления ОМОН-а, так что уголовное обещало остаться «висяком».

Прошло три месяца: Валентина Павловна отлежала свое сначала в кардиодиспансере, потом — в психоневрологии и вскоре должна была отправиться домой в Озерцы.

— А что Ваня теперь? — спросила Лена, потягивая пиво. Они с Андреем сидели на кухне; Данька в комнате — почти что убранной — резался в «Доту» на ее рабочем ноутбуке.

— Мы договорились, что он поедет пока с тетей Валей, — сказал Андрей. — Ей сложно после всего, а ему податься некуда, надо отдохнуть, восстановиться… Хочется верить, пойдет обоим на пользу. — Он вздохнул. — Галку жаль. Вздорная была баба — а все же… Вон как оказалось.

— Ты кое-что недоговариваешь, Андрюх. — Лена посмотрела на мужа поверх бокала. — Ваня хотел квартиру в Москве, чтобы жениться на Гале… Гали больше нет, и коттедж, который он купил, продав квартиру, сгорел. А ты — что у тебя было за желание?

— Могу сказать, но… — Андрей замялся: ему правда было неловко. — Не смейся только.

— Не буду.

— Я считал, что все это не всерьез, понимаешь… И попросил, чтобы у меня никогда не было похмелья. — Андрей нервно засмеялся. — Сбылось: похмелья с тех пор и до сегодняшнего дня у меня не бывало. Потому что из любого алкоголя, который я собирался выпить, градус исчезал. Постоянно приходилось притворяться. Знала бы ты, что за гадость — безалкогольная водка, безалкогольный коньяк…