Тот берег

Он отвернулся от моря и заспешил по каменной лестнице наверх – туда, где за купами дерев прятались санаторские крыши. Через полчаса, согласно незыблемому распорядку дня, двери пансионата «Чайка», в котором он проводил отпуск и набирался здоровья, закроют изнутри на метровую железную задвижку. И если Сергея Тимофеевича угораздит опоздать, придётся ему долго топтаться у дверей, стучать в стёкла, оправдываться и унижаться, умоляя дежурных, чтобы впустили. Нет, такого позора он допустить, конечно же, не мог. Никак не мог. Ни в коем случае. Нехорошо это – опаздывать. Не пристало инженеру по технике безопасности Полезаеву – человеку сплошь положительному, серьёзному, пользующемуся уважением в коллективе, – совершать такие непростительные проступки. Не привык он к подобному разгильдяйству. На работу свою, во всяком случае, Сергей Тимофеевич за много лет непорочной службы не опоздал ни единого разу. Даже ни на минуту какую-нибудь, даже ни на секунду. Да и вообще, не приучен он был с раннего детства нарушать какие-либо режимы и распорядки.

* * *

Пансионат «Чайка» принадлежал самому крупному и солидному из немногочисленных промышленных предприятий города Приморска – аппаратурно-механическому заводу (сокращённо – ПАМЗу), на коем «оттрубил» Полезаев почти всю свою сознательную трудовую жизнь. И вполне естественно, что законные отпуска полезаевские сослуживцы проводили по большей части именно здесь – в собственном заводском пансионате, поскольку, во-первых, никуда не нужно ездить, во-вторых, путёвки почти даровые. Да и обслуживали тут более чем прилично, опасаясь бдительных очей близкого начальства, которое постоянно болталось в пансионате, по нескольку раз на неделе устраивало в просторной местной столовой разгульные вечеринки и сабантуи, а летом, в жаркие пляжные месяцы, и вовсе перебиралось в полном составе сюда же – в родимую «Чайку».

Имея квартиру на противоположном конце города и работая в том же районе, Сергей Тимофеевич в обыденной жизни своей был так же далёк от моря, как если бы жил он за тысячу вёрст от него, в каком-нибудь, скажем, Кержаче или Барнауле. Потому, перебираясь на эти благословенные три недели в любимый пансионат, он не просто переезжал с одного конца города на другой, а совершал путешествие в иной мир, перемещался в другое измерение, населённое счастливыми и беззаботными людьми, заполненное солнцем и ветром, легкокрылыми парусами и огромным сияющим морем, на которое Сергей Тимофеевич мог теперь любоваться часами, ни о чём не заботясь более.

Поднявшись на самый верх, Полезаев свернул в узкую длинную аллею, коридором уходящую в сумерки, и затрусил по дорожке, стиснутой с обеих сторон плотными, как заборы, рядами деревьев и стриженных под машинку барбарисовых кустов.

Стало совсем темно. Аллея ещё не осветилась электрическими огнями. В спину дышал сырой ветер с моря. За деревьями двигались тени. Шуршал гравий. Где-то стучали по железу. Полезаев зябко ёжился и поглядывал по сторонам.

– Стойте! – вдруг окликнули его сзади.

Полезаев содрогнулся, словно от укуса насекомого, и прибавил шагу.

– Сергей Тимофеевич! Подождите! Мне трудно бежать за вами на шпильках!

Только сейчас до него дошло, что голос этот никак не мужской, а женский. И что принадлежит он…

– Лиличка?.. – Полезаев обернулся и встал как вкопанный, поджидая настигающую его девушку. – Что вы здесь делаете – так поздно и одна?..

– Почему же одна? – ответила она, чуть запыхавшись, и пошла рядом. – Теперь вдвоём с вами. Что за кавалеры нынче пошли? Никто даме руку не предложит.

Он смутился, неловко схватил её под руку и с трепетом ощутил, как тепла и нежна её тонкая кожа. Никогда ещё не доводилось ему прикасаться к этой руке. В другое время, в соответствующей обстановке, он сошёл бы с ума от счастья, потому что давно обожал Лиличку – тихо и незаметно, боясь обнаружить свою томительную холостяцкую страсть. Но сейчас, в этой глухой аллее, какая-то непонятная тревога тяготила его душу, не позволяя раскрепоститься чувству. Аллея была темна и длинна, как труба тоннеля. Странные шорохи пробегали по ней из конца в конец. Чьи-то шаги и голоса отдавались таинственным пугающим эхом.

– Идёмте скорей! – выпалил Полезаев, оглядываясь. – Через двадцать минут пансионат закроют.

– Ну и что! – ответила Лиличка. – Не оставят же нас ночевать на улице. Всё равно впустят.

– Не знаю, – замежевался Сергей Тимофеевич. – А вдруг возьмут и не откроют? Порядок есть порядок. Хотя… Я, вообще-то, ещё ни разу не опаздывал. А вы?..

– Ерунда всё это, – громко рассмеялась она. – Ну их всех!

– Как это? – опешил Полезаев.

– А вот так! – и она рассмеялась ещё громче.