Тост

— Нет, про друга моего. Да это и неважно, слушайте дальше. Стал он, значит, анализировать: откуда такая напасть? Перебрал продукты в холодильнике. Все импортные, наших теперь нету, и могли они, разумеется, вызвать аллергию — но раньше ведь такого не наблюдалось!.. И вспомнил он, как порезался ампулой из–под «Дециса» и как потом брызгал на себя этой отравой. Разделся он, глянул в зеркало — кошмар! Пятна на животе, на ногах, на шее… Вот и помчался он к родственнику в больницу. А родич у него, надо сказать, в реанимации работает, трупы оживляет. И, значит, помочь всегда может. Но как к нему добраться? Как, то есть, в таком виде на улицу выйти? Шарахаться ведь будут… Думал он, думал и придумал. Оделся тщательно, шею шарфом замотал, на руки перчатки натянул, лицо бинтом обернул — мол, зубы болят. Очки чёрные надел и таким вот человеком–невидимкой попёрся в больницу.

— Могу себе представить, — засмеялся Курочкин. — На такого «невидимку» каждый встречный пальцем показывает.

— Да, жуткий случай, — согласился Силаев.

— Прихожу, значит, я в больницу, вваливаюсь в приёмный покой…

— Так ты это про себя, что ли? — опять спросил Тишков.

— Говорю же, что нет. Входит мой дружок в больницу, фельдшерица на него странно как–то смотрит и спрашивает: «Вам, товарищ, куда? К невропатологу или уж сразу к психиатру направить?» «Нет, — отвечает он, — неплохо бы мне для начала в реанимацию попасть». «Это зачем ещё? — удивляется она. — Вот умирать будете — тогда милости просим, с большим нашим удовольствием…» «Свояк у меня там работает, встречу мне назначил», — врёт он. В общем, привели его в реанимационное отделение. Свояк как глянул — так сразу на задницу рухнул. «Немедленно под капельницу! — орёт. — Ты ведь с минуты на минуту коня нарезать можешь!..»

— А что, это запросто, — согласился Егорыч. — От аллергии очень даже легко скопытиться можно. Жуки вон колорадские с ботвы градом сыпятся…

— Поставил свояк ему капельницу, напустил в вену лекарств всяких, а потом говорит: «Тебе сегодня домой никак нельзя, полежишь у нас, полечишься». А он: «Нет! Дом без хозяйки остался, надо бы присмотреть, полежу дома. А у тебя тут кругом все без порток, мужики и бабы голые вповалку… тошно лежать». «Ну, тогда, — говорит свояк, — мы тебе горяченький укол всодим. Чтоб закрепить эффект. Только ты не пугайся: немножко жарко станет, особенно во рту, так ты дыши глубоко и в обморок не падай». «Ерунда, — отвечает тот, — потерпим. Водочки, бывалоча, иной раз хряпнем, а то и спиртику — во рту вон как горячо становится, а в итоге — ничего страшного…» Ну, набрал свояк в шприц хлористого какого–то и в вену погнал. И тут у меня, братцы, как зажглось всё! Какое там во рту! Во рту — чепуха! Гораздо хуже, что и в заднем проходе запекло. Да так, что кошмар! Как будто уголёк туда сунули, и он, сволочь, всё разгорается, разгорается… И главное, что ничего сделать не могу! Ни почесаться, ни пошевелиться: в одной руке капельница, медсёстры смотрят, стыдно как–то, да и перед свояком неудобно.

— Ага, это ты всё–таки про себя рассказываешь, — догадался Егорыч.

— А хоть бы и про себя! Ты слушай и молчи. К концу дня прыщи исчезать стали. Эффект поразительный! Может и у нас медицина кое–что… Встал я, поблагодарил свояка и домой потащился. Иду — а у самого пот градом, в ногах слабость, голова кружится. Дома ничего не могу сделать: жрать хочется смертельно, а жены нет. Рухнул я в постель и уснул. И даже ужин себе приготовить не сумел… Утром просыпаюсь — что такое? Всё то же самое! Пятна на пузе, виноград на затылке и всё такое. Вернулась моя аллергия! Но почему? Думал я, думал и догадался: постель ведь я себе так и не поменял, и, значит, яд, что на мне был, на простынях остался. И теперь сначала начинать… Ну уж дудки, думаю, теперь мы умнее будем. Прежде чем в реанимацию идти, перестираю–ка я бельё — и нательное, и постельное.

— Ну, это ты чёрт знает что такое придумал, — покачал головой Силаев.

— А что делать? Жены нет, помочь некому. Возился полдня. Это ведь надо воду согреть в ведре (у нас летом воды горячей нет), в машинке белье прокрутить, потом прополоскать, выжать, высушить… Кошмар! И кстати: где сушить? Бабы наши стираное на улицу выносят, там у них верёвки натянуты, — а мне неловко! Совсем, скажут, с ума съехал: покрылся сифилисными пятнами и, пока жены нет, постирушкой занялся… Стал я развешивать шмотьё на лоджии, у меня там верёвка. Вот что значит, мужики, нет никакой наблюдательности: жена ведь там только носки да рубашечки сушила, а я вознамерился пододеяльник повесить. Это ж ведь тяжесть неподъёмная! Между прочим, поди выкрути пододеяльник! Он килограммов сорок весит, когда мокрый! Как мешок с цементом! И когда я последнюю наволочку на верёвку нацепил, всё это хозяйство на пол и рухнуло!

— Жуткий случай! — проворчал Силаев.