Тоскин

В начале лета отправился я в Якутск. Там, правда с большим трудом, добился в «Холбосе» выделения нашему району среди прочих дефицитных товаров и двух гарнитуров мебели производства центральных фабрик. В середине лета их и привезли в район. Председатель райпо знал о том, что это я добился нарядов на гарнитуры, поэтому сразу доложил мне. Я дал распоряжение один гарнитур доставить мне на квартиру. Ясное дело, стоимость оплатил до одной копейки. «Второй — на ваше усмотрение», — распорядился я. Тот гарнитур он, говорили, взял своей дочери. Конечно, и он имел право на это: ветеран, давно работал в торговле.

Радость моих была велика. Радовались и Даша, и дети. Хотя наша мебель была не чета той импортной, но, конечно, не шла ни в какое сравнение со старой. Старые шкафы, кровати вынесли в сарай.

Но вот через два-три дня начали расползаться разные слухи. В такой деревне, как вот этот райцентр, сплетни подобны палу, пустившемуся по прошлогодней сухой траве. О чём говорил днём с соседом на улице — вечером знают все… — Тоскин в гневе ударил кулаком по столу: — Сволочи!.. Ну, короче, разнёсся слух, что председатели райсовета и райпо присвоили мебель, предназначенную для премирования лучших доярок. Дальше — больше. Повсюду судачат, дескать, такие мы и сякие… Будто других тем нету. Эти сплетни доходят и до райкома партии. Первым секретарём райкома работал тогда очень мягкий, спокойный пожилой человек. Этой зимой вышел на пенсию, переехал в город, получил квартиру в каменном доме. Анастатов Кузьма Никитич. Знаешь его, может?

— Незнаком лично, но знаю понаслышке. Говорили, слишком уж он осторожный, сам ничего не решал, ждал, что начальство прикажет.

— Хы… Кто это тебе сказал? Много хорошего, доброго сделал он на своём долгом веку. Наказывать — да, действительно, не любил крутых мер, не по нутру ему было. Из-за этого мы иногда не находили общего языка. Слишком уж был мягкотелый. С людьми говорил так, будто просил прощенья. Даже когда надо было за дело строго наказывать, Анастатов всё твердил: «Ну, молодой, образумится, исправится», — и предлагал самую незначительную меру взыскания. За время нашей с ним работы из партии был исключён лишь один человек — и то по моему настоянию. Не знал он, ну, хотя бы как руководитель, что такое давать острастку. Поэтому при нём всю работу райсовета, райкома — без хвастовства — тянул я один. Это благодаря мне мы несколько раз брали Красное знамя республики. А награды и грамоты нашим колхозникам и совхозным рабочим?! Да они, по существу, должны были благодарить меня! Каждую кампанию я метался по району, распоряжался, ругался, кричал на отстающих и добивался всё-таки выполнения плана. А Анастатов ценил меня, считался со мной. Даже людей с работы снимал, если я настаивал на этом. Мои распоряжения при людях он никогда не отменял, никогда публично мне не противоречил. Лишь порой, после какого-нибудь особенно горячего заседания, где я высказывался резко, говорил задумчиво, когда оставались одни: «Кирик, ретив ты… Лезть напролом тоже нельзя. Не горячись…» Короче, с Анастатовым работали вместе в согласии да мире, и работали бы, наверно, и дальше так… Этот-то Анастатов вызывает меня в райком и спокойно, тихо спрашивает:

— Говорят, ты купил мебель?

Я всё, как было, рассказал ему и добавил в крепких словах, что следует проучить распространяющих сплетни, чтобы впредь неповадно было другим…

А Анастатов, как будто не слыша этих моих слов, повторял одно и то же:

— Нужно остерегаться людской молвы… Не давать людям повода для подобных разговоров…

Хорошо ему было так рассуждать. Жил Анастатов вдвоём с женой, не нуждались они ни в чём, да и много ли двум старикам надо?!

Я опять ему про наших завистников толкую, а он вдруг повернулся ко мне и опять стал перевёртывать, как оладьи на сковородке, своё:

— Ты молод, не всё предвидишь… Советую тебе, Кирик Григорьевич, быть осмотрительней. Недобрая молва, как сорная трава, растёт-разрастается…

Я усмехнулся про себя: «Плевать на бабьи пересуды!»

— Но, Кирик, при чём здесь зависть и сплетни, Анастатов тебе о другом говорил, — перебил Тоскина Оготоев.

Тоскин махнул рукой:

— Да ладно вам всем учить меня! Скажи лучше, чаю хочешь?

— Спасибо, не надо.

— Тогда, может, рюмочку?

— Нет, нет, — Оготоев замотал головой.

Тоскин налил себе из чайника чёрную, как дёготь, заварку, отхлебнул глоток и провёл ладонью по лицу.

— Постой, что рассказывал-то? А-а, как в райком ходил. Мне там оправдываться не пришлось. Сам наступал, требовал, чтобы наказали сплетников. После такого разговора с Анастатовым пришёл домой в приподнятом настроении. Открыл дверь — тишина. Позвал жену — не отвечает. Сидит в спальне за столом, проверяет тетради. Дочка, приготовив мне ужин, юркнула в свою комнату. Сижу и гадаю: «Дети, что ли, рассердили мать? Похоже, сын напроказил». Тут заходит в эту вот комнату Даша и садится напротив меня за стол, вот где ты сидишь. Смотрит на меня и молчит.

— В школе что случилось?

Молчит.

У меня сразу пропал аппетит. Когда я уже встал из-за стола, наконец открыла рот: