Тоска по дому

Язва, до всего-то ей дело.

— Да, — бормочу я, — работа. Тут… кое-что надо… чтобы успеть… А то знаете…

Я вхожу в комнату, держа кофейник за ручку, обмотанную носовым платком.

Марина уже проснулась…

Марина проснулась, и я тороплюсь изобразить улыбку.

— Отвернись! — говорит она с кокетливым смущением. Я с готовностью отворачиваюсь, ставлю кофейник на стол, сажусь.

— Какой сегодня день? — спрашивает она, шелестя и пощелкивая за моей спиной. — Вторник? Вторник. Значит, завтра среда, послезавтра четверг…

— Логично. — Я стараюсь не раздражаться. — Если сегодня вторник, то конечно. Что вы знаете о причинности, мадемуазель?

— О причинности? Да что-то, помнится, по диамату… Если после события «А»… как-то там «В»…

— Если после события «А» непременно следует событие «В», то событие «А» есть причина события «В» — так?

— Кажется, так.

— Ну вот, значит, среда бывает по причине вторника, а день — по причине утра. Верно?

«Иди ты… со своими дурацкими парадоксами! Тысячу раз изжевано до тебя. Нашел тоже время…» Но нет, так она не скажет.

— Верно, — говорит она нерешительно. — Хотя нет, конечно, неверно. А как же?..Можешь смотреть!

Я не реагирую. Чего я там не видел?

— То-то и оно, что неверно. Потому что дело вовсе не в том, какое событие за каким. Причиной прошлого может быть и настоящее, особенно если смотреть из будущего…

— Что-то очень сложно. Это ты о чем?

— Ну, к примеру, человек был счастлив в прошлом, но понял это только сейчас, в настоящем. Значит, только в настоящем стало реальностью это прошлое. Понимаешь? Сегодняшняя тоска — причина вчерашней радости. Ну, или наоборот, сегодняшняя радость…

— А у тебя — так или наоборот?

— Дело не во мне, это я для примера.

— А все-таки?

— Дело не во мне! Прошлое в нашей памяти не предшествует настоящему, они существуют одновременно. Что раньше чего — вопрос схоластический. И мы никогда не поймем себя, если будем выстраивать события в линейный последовательный ряд.

— А если не будем — поймем?

— Не знаю… Это вопрос таланта. Возможно, кто-нибудь и поймет.

— Ты, например.

— Не я, успокойся.

— Я спокойна. Можешь обернуться, я тебе разрешаю.

Она стоит возле шкафа, причесывается перед зеркалом. Не могу смотреть, как она вынимает застрявшие волосы из расчески… Я подхожу к магнитофону, включаю, жду, когда прогреется, и пускаю пленку — все ту же, всегда стоящую наготове.

Потерял я Эвридику,
Нежный свет моих очей, —

поет идиот Федя.

«„Нежный свет!..“ — бормочу я себе под нос. — Не надо оглядываться — вот и вся мудрость. Предоставьте прошлое — прошлому…»

— Что такое? Ты мне?

— Нет-нет, не обращай внимания.

«Не надо оглядываться. — Я снова приглушаю голос, так что и сам уже не уверен, то ли я это говорю, то ли что-то во мне. — „Не оглядывайся“ — вот надпись на камне. И не в том дело, куда идти, направо, налево — какая разница! Живи без оглядки — и будешь удачлив и весел, и будет все твое при тебе. А оглянешься — пеняй на себя. И жену потеряешь, и коня потеряешь, и сам превратишься в соляной столб… Но кто же это такой супермен? Нет, боги играют с нами в беспроигрышные игры. Они не предостерегают, они пророчествуют. „Не оглядывайся, Орфей, не теряй!“ — значит: оглянешься — потеряешь…»

— Тебе не надоело? — спрашивает она. — Если ты так любишь Глюка, я могу подарить тебе пластинку. С Козловским — хочешь?

— Нет, не хочу. Я люблю Федю. И предпочитаю именно в этом исполнении.

— Как знаешь. — Теперь она красит губы, подрисовывает искусственный бантик поверх природного узкого контура. — Да, я хотела тебе сказать, мама уедет в пятницу…

— Да?

— Уедет на два дня к тете Гале, и я смогу у тебя остаться. Ты рад?

Нет, она не такая дура, просто ей любопытно смотреть, как я вру. Это создает, по ее мнению, некий необратимый пейзаж, удобный интерьер для нашего с ней совместного проживания. Сейчас я совру — и добавлю еще один мягкий пуфик или там какую-нибудь скамеечку для ног…

Я выключаю магнитофон, подхожу к ней вплотную, беру за плечи, заглядываю в лицо.

— Кавалеров, — говорю я тихо и ласково, — Кавалеров, я скажу вам приятное…

Шуточки. Литературный аттракцион. Я уверен, что она не читала «Зависть». Но она читала. И где только взяла — не издавали же тысячу лет!

Следует небольшой скандал. Она уходит навсегда. Приедет в пятницу…

«Сука, — говорю я себе в зеркало. — Сука ты, больше никто. А еще хороший человек…»

Но меня тут же передергивает от этого спектакля.

Кофе пить не хочется, и так уже на сердце стопудовая гиря, с каждым вдохом и выдохом я тащу ее вверх и вниз.

Молоком, что ли, разбавить? Но идти просить у Фиры Матвеевны… Можно, конечно, и вовсе не пить, но ведь надо же чем-то себя занять. Спирт весь кончился, да и не могу я один… Работать, писать?.. Не-ет, только не это! Что бы такое придумать, чтобы вовсе ничего не делать, но чтоб время все-таки шло?

Я перематываю пленку, останавливаю, включаю (совершенно нечем дышать).

Потерял я Эвридику,
Нежный свет моих очей.
Рок суровый!
Беспощадный!
Скорби сердца нет сильней!..