Тощие ножки и не только

На Ближнем Востоке в верхний слой штукатурки подмешивают песок. Песок придает ей особую поверхность, но главным образом – прочность. Песок для штукатурки – то же самое, что эрудиция для сердца. В ресторане следовали древней левантийской традиции, отчего заведение сильно смахивало на Иерусалим. Когда же рабочие в полдень в среду прекратили работу, одна стена все еще оставалась оштукатуренной не до конца. Стена позади эстрады – штукатурка на ней была гладкой, без примеси песка.

– Они вернутся лишь в понедельник утром, чтобы закончить работу, – пояснил Абу. – Так что утренней смены в этот день не будет. А это значит, что у тебя, дорогая, будет дополнительный выходной.

– Отлично, хотя лично мне больше нравится, когда стена гладкая. Как-то приятней на вид, не так сурово.

– Зато шершавые стены смотрятся как настоящие!

– Тебе нужен игрушечный городок, а не Иерусалим, – добавил Спайк. – Да, Иерусалим – это тебе не клумбочки-газончики.

– Иерусалим – это город истинной дружбы, – продолжал Абу. – Но такова уж его история, что даже дружба в нем на вид какая-то шершавая. В Иерусалиме люди готовы ради вас рисковать жизнью, однако они никогда не пожелают вам приятного дня.

Обычно, когда речь заходила об Иерусалиме, Спайк и Абу были готовы разглагольствовать часами, прежде чем кто-то накладывал арест на их языки. Сегодня же, закончив беглый осмотр оштукатуренных стен, они пригласили Эллен Черри к себе в кабинет. Там на столе красовалось не что иное, как ярко раскрашенный макет совместного детища Зифа и Петуэя.

Судя по макету, основание скульптуры было именно таким, каким его описывали Бумер и Ультима: груда камней, из которой вырастала объемная вертикальная карта древней Палестины (она же Ханаан). Поверх карты, упершись ногами чуть выше северного города Дана, высилась громадная и вместе с тем несуразная фигура. Выполненная из сваренной стали и алюминиевого литья и раскрашенная в ядовитые цвета, фигура эта была обладательницей вроде бы как человеческого тела и ослиной головы – правда, тело украшал ослиный хвост, а голова, хотя и ослиная, сильно смахивала на человеческую. Уши – одно вертикально стоящее, другое сложенное пополам – были длинными и волосатыми; глаза – безумно вытаращены; толстые губы ослиной морды приоткрыты в нагловатой ухмылке, открывая взору ряд похожих на костяшки домино зубов, от которых погнулись бы даже щипцы Нитруса, греческого бога зубоврачебного искусства. Этот гротескный осел был наделен человеческим телом – платье на нем (по-исламски зеленое и по-израильски голубое) впереди было распахнуто, и взгляду представали полные женские груди и спокойный, обвисший мужской член. На левой ноге существа была туфля на высоком каблуке, на правой – рабочий ботинок.

– Будь добра, объясни нам, грешным, что перед нами? – спросил Спайк. – Что за чучело огородное? Что за бред больного воображения? Или мы чего-то недопонимаем?

– Ты ведь у нас художница, – добавил Абу неуверенным тоном – ему еще не представилось возможности познакомиться с ее творчеством. – Что ты скажешь об этом, с позволения сказать, произведении искусства? Об этом карикатурном гермафродите.

Эллен Черри внимательно присмотрелась к фигуре. Одно дело – читать о ней в письме Бумера, и совсем другое – видеть собственными глазами, так сказать, во плоти и крови. И дело вовсе не в том, что Бумер опустил ряд деталей, – просто скульптура оказалась, если можно так выразиться, куда более жизненной, нежели она ее себе представляла, более динамичной, более волнующей, пусть даже это была всего лишь уменьшенная копия.

– Хм-м… – произнесла она. – Хм-м…

– Хм-м… – повторил Спайк. – Неужели нашей маленькой художнице нечего сказать, кроме как «хм-м»?

Эллен Черри пропустила его реплику мимо ушей. Она еще несколько минут внимательно разглядывала макет, время от времени покачивая копной волос – то ли от восхищения, то ли от ужаса, Спайк с Абу не решались судить.

– Что ж, что бы это ни было, – наконец изрекла она, – я бы не стала называть ее карикатурой. Скульптура мощная, как в кинетическом, так и тотемическом смысле.

– Вот видишь, – произнес Спайк. – Что я тебе говорил? Чтобы понять, что к чему, нужен глаз художника.

– Выходит, ты не знаешь, что это такое? – не унимался Абу.

– Да нет же, знаю, – возразила Эллен Черри. – Честное слово, знаю.

Земля Палестина, которая раньше называлась Ханаан, получила свое имя в честь Палеса.

Палес был божеством. Богом-ослом. Или богиней-ослицей. Он бывал то мужчиной, то женщиной, но чаще всего его пол с трудом поддавался определению.

Имя Палес – арабского происхождения. Оно пришло из Ливии, однако евреи полюбили длинноухого двуполого бога не меньше, чем арабы. Римский историк Тацит писал, что семитские народы начали поклоняться ослу потому, что, если бы но дикие ослы, им бы ни за что не выжить в пустыне. Хотя, возможно, на деле все гораздо сложнее.