Тощие ножки и не только

– Что касается меня, – рассуждал (а) он (а), – то я уверен(а), что нашей милой крошке куда надежней и спокойнее с мисс Чарльз, чем с Перевертышем Норманом. Ведь то, что наш таинственный мистер Норман обнаружил дефект сварки в железной броне такого человеческого понятия, как «прогресс», еще не означает, что он созрел для того, чтобы активно участвовать в осуществлении замыслов неодушевленных предметов. Не спорю, узнай о наших планах мисс Чарльз, она от ужаса может рухнуть на месте. Но если только она не изменилась, мы можем быть уверены: она все такая же – эксцентричная и полная сострадания. Надо сказать, что это весьма редкое для людей сочетание качеств. Подумать только, она четыре года держала меня на полке, но так и не стала открывать! А как она любила мисс Ложечку и эту вашу Иезавель! У меня такое предчувствие, что мы сможем заручиться ее поддержкой, даже не раскрывая для нее до конца наших планов. Понимаете, что я имею в виду? Малую толику тонких манипуляций. Разумеется, совершенно безвредных.

Раковина кивнула, а Посох уставился куда-то в пространство. Должно быть, вспоминал те времена, когда пропасть между одушевленными и неодушевленными существами была не столь велика.

– Как бы то ни было, – продолжал (а) тем временем Жестянка Бобов, – мисс Чарльз приходит сюда, к собору, почти с той же регулярностью, что и Перевертыш Норман. И если Ложечка пораскинет мозгами и последует вашим инструкциям, то она будет здесь с нами уже завтра, ну или послезавтра. В любом случае мы будем лучше информированы о том, каковы наши шансы попасть в Иерусалим.

Увы, Жестянка Бобов не был(а) бы настроена столь оптимистично, а Ложечка наверняка испугалась бы еще больше, будь они посвящены в тайные думы Эллен Черри. Шагая по Восточной Сорок девятой улице и размахивая в стылом и темном, как черное дерево, воздухе пакетом с едой (то, что тот стал тяжелее вследствие нахождения в нем Ложечки, она даже не заметила), Эллен Черри решила, что поскольку она распрощалась с карьерой художницы, то должна навсегда распрощаться и с искусством как таковым. Раз и навсегда. И точка. Иначе это все равно что развестись с человеком, которого все еще любишь, а потом постоянно крутиться где-то поблизости, чтобы узнать, как ему живется с новой женой. Так что раз она не может быть участницей, то роль зрителя ей уж совсем ни к чему.

И если бы ее прощальная клятва положила конец дилемме, идти или не идти посмотреть выставку Бумера (при мысли об этом Эллен Черри одновременно терзало любопытство и отвращение), то таким же самым образом клятва эта положила бы конец и ее ежедневному паломничеству на Пятую авеню, куда она приходила посмотреть на «единственную по-настоящему творческую личность во всем Нью-Йорке». К тому моменту, когда Эллен Черри дошла до собачьего салона красоты Мела Дэвиса с его ностальгическим силуэтом жареной индейки, она поклялась себе, что это был ее прощальный визит к Перевертышу Норману.

Разумеется, Эллен Черри будет скучать по уличному артисту. Не столь понятно, правда, почему.

До этого она говорила себе, что ее влечет к нему по той же самой причине, по которой влечет Спайка Коэна к Иерусалиму: Перевертыш Норман жил не ради денег.

Однако насколько верно утверждение, что деньги для него не главное? А если и нет, то что было в этом такого особенного?

Начнем с того, что Перевертыш Норман вращался отнюдь не бесплатно. То есть почти бесплатно, но не совсем. Можно было стоять часами, неделями, наблюдая за ним, и не бросить в коробочку ни цента. С другой стороны, картонная коробочка для пожертвований – в ней когда-то были упакованы детские кубики с картинками – неизменно стояла на виду, и в принципе никому не возбранялось проявить по отношению к уличному артисту поистине рокфеллеровскую щедрость. Однако в действительности в день Перевертышу Норману перепадала в лучшем случае пара-тройка долларов. Получалось, что, хотя артист вроде бы и не гнушался брать деньги в знак благодарности за свою работу, за свое искусство, за свое незаметное глазу вращение, одновременно им двигали мотивы более высокие, нежели финансовые. В противном случае это было все равно что снимать незаряженным фотоаппаратом.

По мнению Эллен Черри, уже одно то, что Перевертыш Норман был предан своему минималистскому номеру до такой степени, что за мизерное вознаграждение выступал с ним каждый Божий день (за исключением второй половины дня в среду), будь то холод или жара, на виду у равнодушной, а подчас и агрессивной публики, – означало, что он во что-то верил. Несомненно, что и Иерусалим тоже во что-то верил. Вот только во что – этого Эллен Черри не знала. Однако у нее были на сей счет свои догадки, по крайней мере в отношении Перевертыша Нормана. По всей видимости, он верил в медленное вращение на одном месте.

– Беда с этими нью-йоркскими художниками в том, – как-то раз пожаловалась она Бумеру, – что они не только безбожно воруют и у мертвых, и друг у друга, но они делают это исключительно ради славы и денег. И ни во что не верят.