Торжество на час

Терзаемая тревогой, она отпустила фрейлин и уединилась в своих покоях. То, что произошло, касалось не только Анны. Ее семья и те люди, которые поддерживали Болейнов, зависели от ее положения при дворе. И сейчас их надежды сильно пошатнулись. Перед лицом всех обожателей и приверженцев Анны король и кардинал прошли мимо, не обратив на нее ни малейшего внимания, а пурпурная сутана кардинала оскорбительно небрежно задела ее платье.

«Я заставлю Генри пожалеть об этом! — клялась она про себя. — И это после всех знаков его любви — подарков, поцелуев, нежных писем!»

Вспомнив о письмах, она посмотрела на шкатулку, в которой хранила их. «Покажи я некоторые из его писем, и он будет выглядеть в глазах людей изрядным дураком», — подумала она. Это была ее затаенная мысль, и она знала, что, если вдруг ее постигнет участь Мэри, в руках у нее будет оружие против Генриха. Не то чтобы она собиралась использовать письма в своих целях, но пусть Генрих знает, что ему есть чего бояться.

Это жестоко, но женщина в этом мире не должна быть беззащитной.

Вошли слуги, чтобы зажечь свечи, но Анна нетерпеливо отослала их прочь. Хотя высокий резной шкаф и тяжелый полог кровати уже отбрасывали густые тени, окна, выходящие на запад, пропускали достаточно света, чтобы можно было читать.

Она решила освежить в памяти эти строки, полные любви и нежности. Ни за что на свете не позволил бы Генрих чужим глазам увидеть их. «Как бы хотел я, любовь моя, чтобы ты была сейчас в моих объятиях или я в твоих. Как давно не целовал я тебя», — писал он в одном из писем. А в другом, после одной из более интимных встреч: «Любимая, посылаю тебе оленя, убитого мною. Тело оленя посылает тебе твой Генри и молит Бога, чтобы скорее настал тот час, когда ты захочешь получить наслаждение от тела Генри».

Анна невольно улыбнулась, в душе у нее посветлело. Напевая вполголоса, она прошла в другой конец комнаты, звонко стуча по полу маленькими каблучками. Подойдя к столу, Анна заметила, что шкатулка стоит немного криво и не совсем там, где стояла обычно.

Маргарэт, в чьем ведении была шкатулка и драгоценности Анны, всегда очень тщательно выполняла свои обязанности. «Скорее, это небрежность одной из служанок, — подумала Анна, — надо не забыть сделать выговор». Правой рукой она стала снимать с пояса крошечный ключик, и тут вдруг страшное подозрение зародилось в ее душе.

Несколько секунд она стояла и не мигая смотрела на шкатулку. Затем протянула левую руку — руку, которую обычно старалась спрятать в складках платья — и дотронулась до крышки шкатулки. Шкатулка была не заперта. Анна приподняла крышку и почувствовала знакомый запах мускуса. Ей показалось, что она теряет сознание: писем в шкатулке не было.

Охваченная паникой, все еще не веря глазам, Анна поднесла шкатулку к окну, судорожно поворачивая ее к свету то одной стороной, то другой. В углу белел сложенный лист пергамента. Дрожащими пальцами она развернула его.

«Не забывай — любовь жива…»

История верной любви Томаса Уайетта, любви беззаветной, истинной. Что до остального, то шкатулка была пуста.

Письма короля пропали.

Ужас охватил Анну. Все, о чем она беспокоилась час назад, показалось ей мелким и ничтожным. На одно мгновенье, хватаясь за любую мысль, она подумала, что, может быть, Маргарэт или эта озорная девчонка Савайл решили разыграть ее. Но еще до того, как ее рука потянулась к колокольчику, чтобы позвать их, она уже знала, что они никогда не посмели бы сделать этого. Только не с письмами короля. Кроме того, они также только что вернулись из Грэфтона.

Ноги не держали Анну. Без сил, она опустилась в кресло и бессмысленно уставилась на пустую шкатулку. Надо было успокоиться и обдумать все хладнокровно. В ее отсутствие в доме никого не было, кроме слуг. Но они вне подозрения. Укравшего надо искать среди врагов. Кто ее первый враг?

Уолси!

Он владел этим домом раньше и знает здесь каждый закоулок. В его распоряжении множество тайных агентов, шпионов и умельцев вскрывать чужие шкатулки.

Да, Уолси! Он знал о существовании этих писем и решил, что украсть их — вернейший способ отомстить ей. Это самое худшее, что могло случиться с ней. Генрих будет в ярости.

Страшно подумать, что чьи-то глаза будут читать его сокровенные мысли, какие-то люди будут смеяться над его любовными признаниями, ласковыми словами и желаниями. Пусть это случилось не по ее вине, но не предупреждал ли он ее раньше, не просил ли сжечь письма? Он может сказать, что если бы она действительно любила его, то держала бы его письма всегда при себе. И будет прав.

Простит ли он ее — неизвестно, но нет сомнения в том, что он сотрет в порошок того человека, который замышляет сделать его всеобщим посмешищем.

Анна прижала к себе шкатулку.

«Я не скажу ему, — решила она. — Пусть думает, что письма у меня. Если Уолси и выкрал их, он никогда не осмелится предъявить эти послания. Его цель другая: ему надо иметь какое-то оружие против меня, чтобы я все время чувствовала его силу над собой».