Торопись с ответом

Юра проснулся, как ему показалось — от тишины. Так было тихо. Он подумал, что уже поздно, все ушли из дома, и торопливо оделся. Но будильник показывал без четверти пять. Юра вышел на крыльцо. Было светло и прохладно. И будто еще тише, чем в доме. С крыльца было видно, как над рекой клубился и рассеивался туман, и сквозь него пробивались золотистые лучи.

Солнце только всходило, и белые облака тумана становились все тоньше, наливались голубоватым светом.

Юра пошел по дорожке, стараясь не задеть мокрые от росы, застывшие кусты сирени и ветки деревьев. Нагнулся, поднял камень и увидел замерзшую за ночь пчелу. Она отогревалась под первыми лучами и уже начала шевелиться. А навстречу ему, вся вытянувшись, покачивая рогами, ползла улитка. Она легко и ловко тащила свой панцирь. И так уверенно, так степенно шагала, покачивая рогами, будто шла в гости.

С аэродрома с ревом взлетел самолет. Сильно и плавно он вонзился в небо, сверкнув серебристым силуэтом. Юра осторожно за панцирь взял улитку, и она сразу спряталась — Юра даже не успел заметить, как это произошло. Он положил скорлупку на траву, но улитка и не думала показываться. Наверно обиделась, что так грубо прервали ее прогулку.

Пискнула первая птичка, вторая… Пробежал ветер — зашумела листва. А солнце только поднималось — прошло всего несколько минут… И Юра вдруг почувствовал, какой долгий, большой день впереди…

…А ведь такое утро — это тоже его маленький дом с крашеными полами на окраине Пензы, и рассуждения отца о Сергии Радонежском и протопопе Аввакуме, и родственники с удивленными лицами на фотографиях, и мать, которая при нем всю жизнь называла отца по имени и отчеству.

Поймет ли это Майя? Поймет ли этот дом и все, что он дал ему, или только увидит невзрачные окна с горшками герани, скрипучие половицы и выцветшие фотографии на стенах?

Хочу, чтобы ты была счастлива. Как просто. Чтобы ты была счастлива.

Юра идет, все убыстряя шаг, и неожиданно оказывается у ее дома.

Тяжелая, массивная дверь. Широкий лестничный пролет. Скоростной лифт. Но он ни к чему. Четыре этажа — пустяки и без лифта.

***

— Мам, это — Юра.

Он стоял в передней, высокий, худой, раскрасневшийся от мороза, и мял в руках шапку. Как только переступил порог, он сдернул ее с головы.

— Мама, это товарищ, о котором я тебе говорила. Из нашей группы. Мы решили позаниматься, — вот как должна была представить его Майя. А она сказала: это — Юра. Как будто два эти слова все объясняют.

— Проходите, — сказала Полина Александровна и, не дожидаясь, пока гость разденется, ушла в комнаты.

В сущности, все просто, — подумал Юра. — Никакой торжественности. Здравствуйте. Проходите. Садитесь. Потом вас будут рассматривать. Вы из одной группы с Майей? Ах, вы уже кончили? Давно… А я полагала… Вы так молодо выглядите.

Замечательная старушка со следами былой красоты. Какой бред. У женщины, которая сказала — проходите, было усталое лицо с большими прекрасными глазами, седина…

— Ну, что же ты? Снимай пальто. Не могла дождаться. — Майя прижалась щекой к воротнику Юры, и все страхи его испарились.

— А я и не буду искать слова, — сказал Юра.

— Какие слова?

— Просто скажу: я беру ее в жены и до конца дней своих буду беречь и защищать ее, ибо жизнь моя принадлежит ей. И еще скажу: слабость моя превратится в силу, робость в мужество, а сомнения в твердость, потому что она будет рядом со мной, — что-то сделалось с голосом Юры и он поспешил добавить: — Обязуюсь также чистить картошку, если потребуется, а то и вытирать посуду — иногда. Мыть, пожалуй, слишком. Вытирать. А теперь я готов разговаривать с тремя мамами сразу.

— Хватит и одной, — сказала Майя. Она даже не улыбнулась. Словно не слышала последних слов. Лицо ее было напряженным, будто она все еще прислушивалась к тому, что вырвалось у Юры — и до конца своих дней… Как клятва. И вдруг опять ей стало страшно:

— Ты придумал меня. Я не такая. Самая обыкновенная. Эгоистка. У меня есть только одно: ты… — Майя была готова невесть что наговорить на себя, но Юра прервал ее:

— Не надо.

— С мамой я сама. Ладно? — Майя помедлила. — Мне еще нужно рассказать тебе кое-что… Пойдем.

Они прошли через большую комнату и оказались в узком коридорчике. Майя открыла дверь:

— Вот и моя светелка.

Тахта, стол у окна, книги. Скорее кабинет, чем светелка. Только оглядевшись, Юра заметил в углу маленький туалетный столик с зеркалом.

— Когда папа был жив, это была комната Вальки. А я спала в большой. Потом Валька перешел в кабинет папы. А я — сюда. Так здесь все и осталось…

Майя замолчала, и Юра сказал:

— Расскажи о своем отце.

— Мне было двенадцать, когда отец погиб. Он был летчик-испытатель. Всю войну прошел, а погиб через пятнадцать лет после войны. Вот как бывает…

Юра ждал. Может быть, не следовало спрашивать об этом? Но Майя, словно угадав, о чем он подумал, сказала:

— Нет, нет. Ничего…

Она села рядом с ним и, как всегда немного снизу, чуть подняв голову, взглянула на него, потом взяла его руку: