Торговый центр

Мэл знал, что от него воняет, но ему запах нравился. Запах напоминал ему о наркотиках, а это напоминало ему о магазине, который горел за его спиной, и о жирном трупе Барри. Он улыбнулся. Может, жир Барри прямо сейчас кипит, плавится, шипит, покрывается чудесной коричневой корочкой. По его черепу прошла рябь. Может, вернуться, отрезать кусочек и съесть?

Мэл не стал обращать внимания на боль, расколовшую его правый висок. Агония, расшатанные зубы и постоянный пот – суррогатное распятие на фенаминовом кресте. Такова расплата.

Полицейские завернули за угол, осветили фарами мусорный бак и обнаружили машину, в которой сидел Мэл. Остановились. Выключили фары. Какое-то мгновение все было тихо, потом копы в целях безопасности отъехали на двадцать футов назад. Фары, невообразимо яркие, снова включились и осветили Мэла, ослепив его. Мэл смотрел вниз, себе на колени. Голос, пропущенный сквозь матюгальник, выплюнул несколько слов.

– Выйти из машины, поднять руки!

Мэл помигал фарами – слышу, слышу, – открыл дверь и, двигаясь медленно и размеренно, вылез из машины. Да, Мэл знал правила. Мудачье, дебилы. Он выпрямился, полицейская машина стояла в сорока футах, и теперь их разделяла открытая дверь. Он повернулся к копам лицом и поднял руки. Крикнул им дружески, типа, «это между нами, ребята»:

– Я жду сестру, она сейчас с работы выйдет!

– Отойти от машины.

Мэл начал движение. Все замедлилось, он стал всевидящим оком. Что-то вроде любви вспорхнуло в его груди. Он знал, где они, знал, кто он, знал, на что способен. А они не знали ничего, и он любил их за это неведение. Однажды он видел по телику папу римского. Папа причащал избранных, и всякий раз кивал и улыбался – еле заметно, но крайне милостиво. Мэл почувствовал на своих губах эту легкую улыбку.

Мэл расслабил руки, ноги и спину. Помедлил у открытой двери машины. Потом, как кобра, наносящая удар, схватил пистолет-пулемет «хеклер-и-кох», переключил на автоматический огонь и, укрепив ствол в зазоре между машиной и открытой дверью, расстрелял полицейских короткими очередями, пятьюдесятью патронами. Прежде чем копы смогли выстрелить в ответ, Мэл швырнул оружие обратно на переднее сиденье и молнией скользнул за машину, – багажник был уже приоткрыт. Они понятия не имели, кто он, и это было прекрасно. Знакомьтесь, Бог.

Он взял в руки по винтовке, как какой-нибудь герой из фильмов «Уорнер Бразерс», и поспешно отбежал на десять футов, поливая свинцом полицейскую машину. Потом, неразличимый в тени массивных мусорных баков, довершил работу, накручивая себя, пока пот не залил ему глаза солью.

Фары, двери, стекла и копы там внутри – все вдребезги. Из дыр толчками лились кровь и бензин. Часто моргая от восторга, Мэл отступил к своей машине, кинул винтовки обратно в багажник и прихлопнул крышку. Вот так вот. Адреналин буйствовал, как картинки в калейдоскопе. Офигеть.

Мэл вернулся в машину и перекинул «хеклер-и-кох» на заднее сиденье. Можно и не смотреть на полицейских, он знает, что там у них. Обернувшись – убедиться, что вокруг все тихо, – Мэл заметил, как открывается задняя дверь ателье, и в ней появляется массивная фигура.

– А, ну да, «Голова». Что ж, до встречи, Голова.

Мэл вынул кольт и прицелился в Мишеля. Времени – только на один выстрел. Он нажал на спусковой крючок и одновременно – на газ.

24

Донна сидела в баре гостиницы «Рамада» и вплотную занималась мартини с водкой. Почти все, кто приходил в этот зал, садились за коричневые столики, на стулья с латунными заклепками, обитые красной кожей в псевдоколониальном стиле. А в баре царили бармен и официантка в черном.

Так что Донна сидела в одиночестве. Мужчины за столиками, в золотом сиянии маленьких пластиковых канделябров в духе «Тиффани», оценивающе оглядывали женщину в баре – прямо при своих женах. Не сказать, чтобы кто-то из них собирался удовлетворить свое любопытство. Они следовали по пути наименьшего сопротивления – пойти с женами по магазинам, пропустить по стаканчику, обсуждая их матерей, братьев и другие источники раздражения, потом наскоро перекусить какой-нибудь смесью мяса с дарами моря в ресторанной зоне. («Вам положить сметану и лук в печеную картошку?») Еще три светофора – и они снова дома, в уютных муниципальных квартирках, двадцать минут вечернего шоу с Джеем Лено – и баиньки. Донна в этот расклад никак не вписывалась. Разве что в фантазии.

Не желая больше об этом думать, Донна сосредоточилась на доставке алкоголя в кровь.

Где-то внутри у нее нарастала ярость, сильнейшая, гнусная неудовлетворенность. Большую часть времени Донна старалась быть жизнерадостной. Пыталась стать хлопотливой мамой-наседкой, которую так любят дети. Превосходно играла роль понятливой соски, чтобы у Роя вставал. Прибиралась в доме – ну, типа. Читала журналы. Пыталась интересоваться тем, что, по идее, интересовало всех остальных женщин. Но ей этого мало!