Тополиный пух

Лева выпил рюмку и почувствовал, как. по телу побежала горячая волна наслаждения. Хороший коньячок… А что, теперь без проблем! Теперь можно позволить себе! И он налил вторую, медленно выпил, закусив отломленным кусочком пиццы, и подумал, что хотел сделать что-то важное, но в эйфории прибытия домой уже успел забыть. Что?

И вспомнил: надо бы записать идею насчет цифрового монтажа и Федора Федоровича, который, сам того не подозревая и думая, что это он уронил, как выражаются боксеры, Степанцова, по правде-то говоря, оказался удобным орудием в руках Льва Липского, уничтожившего наконец своего давнего врага. Когда ты хочешь отомстить, любые средства хороши!

Лева вышел в коридор и снова почувствовал уже обостренным от коньяка нюхом спертость домашней атмосферы. И он прошел в спальню, чтобы включить наконец кондиционер, который привычно загудел — пусть теперь тянет, рано ложиться спать сегодня Лев не собирался, значит, воздух здесь успеет очиститься.

Так, а теперь в кабинет. Надо записать на листке бумаги, он всегда ее держал на столе для таких вот случаев — вдруг блеснет удачная мысль. Блеснет — а мы ее на бумагу!

В кабинете было темно. Лев включил свет, потом прошел к окну и открыл оконную раму. Постоял, посмотрел на панораму весело вспыхивающих вокруг огней, на движущиеся бело-красные фонарики машин и почувствовал, что действительно возвратился домой. Россия домом ему уже не была. Она могла еще кормить его, но не больше, а кормежка и родина не всегда совместимые понятия.

— Не всегда! — вслух произнес он и вдруг услышал странно знакомый, но сейчас совершенно ему непонятный быстрый стук-стрекот.

Лев отпрянул от окна — нет, звук шел явно не оттуда.

Он обернулся и обомлел.

Показалось, что остатки волос на голове стали, самопроизвольно подниматься.

По спине прокатилась тяжкая ледяная волна — именно прокатилась и не хлынула.

Лев Зиновьевич стоял и смотрел почти безумными глазами. И ничего не понимал.

Его пишущая машинка работала!..

…Это было невероятно! Это была мистика, но все происходило на его глазах.

На столе стояла включенная в электрическую сеть его пишущая машинка, которую — Лев мог поклясться самой страшной клятвой! — он сам, лично, снес в подвал и запер там до своего возвращения из Москвы.

А сейчас она, самым мистическим образом перенесясь снизу сюда, на его письменный стол, стояла себе на привычном месте и преспокойно работала. Да, она печатала!

В каретку был заложен чистый лист бумаги, и машинка словно захлебывалась, выдавая букву за буквой, строчку за строчкой! Сама! Без чьей-то посторонней помощи!

Невероятно… Этого не может быть, потому что не может быть… никогда…

На негнущихся, непослушных ногах Лева приблизился к столу, близоруко прищурился, потом, вспомнив, метнулся на кухню за очками, которые лежали в дорожной сумке, лихорадочно дрожа, достал их, нацепил на нос и ринулся обратно, в кабинет.

Она печатала. Закончив строку, каретка сама отъезжала, чтобы невидимая рука продолжала текст.

Можно было не нагибаться, чтобы прочесть напечатанное…

«ГОСПОДИН ЛИПСКИЙ, ВЫ ДОЛЖНЫ ПРЕКРАСНО ПОМНИТЬ СТАРУЮ РУССКУЮ ПОСЛОВИЦУ — «СКОЛЬКО ВЕРЕВОЧКЕ НИ ВИТЬСЯ, КОНЕЦ НАСТАНЕТ». ВСПОМНИЛИ? НУ ВОТ ОН НАСТАЛ И ДЛЯ ВАС, СТАРОГО СУКИНОГО СЫНА И НИЧТОЖЕСТВА. С ЭТОЙ МИНУТЫ Я, УКРАДЕННАЯ ВАМИ ПИШУЩАЯ МАШИНКА, НАЧИНАЮ ОТСЧЕТ ВСЕМ ВАШИМ ПРЕДАТЕЛЬСТВАМ, ВСЕМ МЕРЗОСТЯМ И ВСЕМ ПРОЧИМ ПРЕСТУПЛЕНИЯМ, О КОТОРЫХ ВЫ ПОПЫТАЛИСЬ ЗАБЫТЬ! НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ У ВАС, ЛИПСКИЙ! ПОТОМУ ЧТО НИ ОДИН МЕРЗАВЕЦ НИКОГДА НЕ ДОЛЖЕН РАССЧИТЫВАТЬ, ЧТО ОН СПОСОБЕН УЙТИ БЕЗНАКАЗАННЫМ..»

Истошно заорав, Лев обеими руками схватил свою любимую пишущую машинку, поднял ее над головой, вырвав провод из розетки, и, размахнувшись, швырнул в открытое окно.

Но в самый последний миг, когда правая рука была уже свободна, а левая еще ощущала холод металла, что-то вспыхнуло в Левином мозгу. Что-то словно ударило его по темени — даже в глазах померкло. И в следующее мгновение он в прыжке попытался достать улетающую машинку. Но инерция броска была так велика, что Лев не удержался на ногах, упал животом на подоконник, хотя, показалось, зацепился, успел, и тут тяжелая машинка вдруг дернула Леву и легко потащила за собой.

Истошное «А-а-а-а!» рванулось к ночному небу американского города Бостона, и легкое тело писателя Липского, затянутое в скользкие белые джинсы и черную модную майку, понеслось вниз, навстречу бегущим автомобилям-фонарикам…

4