Тополь Дрожащий

Устойчивый к климату, даже Борис быстро терял нить разговора и только и мог, что кивать, когда барышня спрашивала: «Всё ли ему понятно? Не надо ли чего повторить?» – и думал, как придет домой и ляжет в холодную ванну. Двенадцатичасовой рабочий день кончался, он шел домой по темноте, за полночь, благо путь был близок. От усталости заплетались ноги, но голова была пуста и казалось, если ударить в нее языком колокола, во всех домах города подумают, что началась ночная служба в храме.

6

Все преображается ночью: низкий город покрывается парчовыми тенями, которые днем выглядят незначительными, мимолетными. Но приходит полночь, и мрак, пустота окутывают мегаполис. Широкую, освещенную улицу как торт режут тени фонарей, вдоль дороги стоят проститутки с внешностью серых мышек. По мостовой выхаживают пьяные – законченные, похожие на мертвецов из фильмов ужасов разной степени мутации, коричневые, как копченые, кричат, дерутся, ругаются, и за каждым из них – жизнь. Обезличенные, отцветшие раньше времени, немощные от неумолимых физиологических изменений – и потому совершенно бессильные, без возможности разорвать этот круг. Паства не может поднять топор на пастыря, потому что не может поднять топор.

Низко, гулко заходит над головой на посадку боинг. Багровой дымкой световой завесы рассеяно небо. Тусовщики, часть в подпитии, часть под веществами сидят на резных глянцевых капотах незаслуженно дорогих машин, грассируют около дороги такой походкой, как будто весь небесный свод лежит у них на плечах, наглые, гордые собственной пустотой, опьяненные безнаказанностью и значимостью, ревут моторами, глушат сабвуферами, целый мир и судьба за каждым.

В темном переулке по дороге всегда много звуков: шуршит кто-то в мусорном баке, из окна над землей несется девичий мат, скребут ботинки по гравию, старушка звенит бутылкой, шумит листва; пожилой кавказец, аккуратно прижавший студентку к стенке, сопит – ты встречаешься с ней глазами, и она смущенно отводит взгляд; ты ускоряешь шаг, пытаясь миновать узкий, как расстояние между пальцами, проем домов.

Потом квартал одиночества, где дышится легко и свежо, почти нет фонарей, свет луны сквозь деревья устилает асфальт темным кружевом. На каждый скрип и шорох здесь оборачиваешься автоматически, ждешь подвоха, настолько все мирно и тихо. Около фонаря лежат брюки и ботинок, ты принимаешь это как должное.

Снова выходя на широкую аллею с высотными зданиями по обе стороны, где чувствуешь себя, как в ущелье, минуешь бизнес-центр, поверхность которого общим узором квадратных, посаженых близко друг к другу стекол походит на тюремные решетки. Под зданием курит клерк, вы обмениваетесь понимающими взглядами – он, как и ты, работает в ночь.

Идешь мимо ржавых металлических гаражей, по которым ты бегал в детстве, перепрыгивая с одного на другой с грохотом и криком, но теперь, внимательный, ты видишь днем количество шприцев под ним и понимаешь, кто оккупирует их по ночам. Ты обходишь это место дальней стороной. Где-то очень далеко слышен женский крик и воет сирена, но тебе непонятно даже, где. Запойный алкоголик-таксист, живущий над тобой, возвращается домой в то же время, его встречает под подъездом мать. Мимо едет «бобик», но даже не притормаживает, то ли узнает, то ли не хочет вмешиваться. Проходишь мимо, алкаш мычит, по его лицу текут слезы.

Боря долго не может заснуть, ворочается, просыпается, курит. Когда ложишься спать после трудного дня прислуги – в голове мешаются в кашу голоса сотен людей, с которыми ты говорил.

7

Совсем скоро Боря пообтерся, больше не тушевался перед злобными, хамящими абонентами, говорил ровным голосом, как ни в чем не бывало. Организм подстроился под новый график работы – благо, он никогда не просыпался рано. В своих ночных прогулках он начал видеть особую прелесть: пустой, свежий ночной город, с щекочущим легкие воздухом, в который он раньше не выбирался, стал ему родным. После особенно трудных смен и в выходные он стал заглядывать в бар по дороге, где сидел у стойки, пил пиво, переглядываясь с хорошенькой барменшей, иногда перебрасываясь с ней парой фраз.

Дома не было лучше. Семену Петровичу наконец назначили лечение – прогревания, и он ездил на процедуры три раза в неделю. Лучше ему пока не становилось, и Борис иногда слышал всхлипы из соседней комнаты. Врачи запретили ему употреблять алкоголь, но иначе он не мог переносить боли. Несколько раз Боря находил бутылки и выбрасывал, и тот приходил в ярость – но независимо от того, был алкоголь дома или нет, Петрович встречал уставшего после работы парня пьяным в дым, как будто внутри него были запасы сухого спирта, только добавь воды.