Тонкая работа

Потом начали бить большие часы и сразу же затрезвонил колокольчик: это означало, что мистер Лилли зовет мистера Пея, чтобы тот отвел его спать, а мисс Мод зовет меня — чтобы я ее уложила.

Я снова чуть не заблудилась на черной лестнице, но, несмотря на это, Мод встретила меня ласково:

— Это вы, Сьюзен? Вы куда расторопнее, чем Агнес! — И улыбнулась: — И красивее. Мне кажется, рыжих красавиц не бывает. А как по-вашему? То же самое с блондинками. Мне так хочется, чтобы у меня были черные волосы, Сьюзен!

За ужином она выпила вина, а я — пива. Думаю, обеим слегка ударило в голову. Она поставила меня перед большим серебристым зеркалом, что висело над камином, и притянула мою голову к себе, чтобы сравнить цвет волос.

— У вас темнее, — сказала она.

Потом мы отошли от камина — мне предстояло переодеть ее в ночную сорочку.

Это, доложу вам, вовсе не то же самое, что раздевать кухонный стул. Она стояла, дрожала мелкой дрожью и покрикивала:

— Быстрее! Я замерзну! Боже мой, скорее!

Потому что в спальне гуляли сквозняки, как и во всем доме, и, когда я дотрагивалась до нее холодными пальцами, она дергалась. Однако вскоре пальцы мои согрелись. Раздевать даму — нелегкая работа. Корсет был высокий, со стальной прокладкой, талия у нее, как я уже говорила ранее, была узкая: именно о таких девичьих талиях врачи говорят: «Свидетельствует о чрезмерной болезненности...» Кринолин был сделан из пружин. В волосах, под сеткой, обнаружилось полдюжины шпилек да вдобавок серебряный гребень. Нижние юбки и сорочка были миткалевые. Однако дальше, под всей этой одежкой, она оказалась гладкой и мягкой, как масло. Даже, по-моему, чересчур мягкой. Я представила, какие на такой коже могут быть синяки. Она была как омар без панциря. Пока я ходила за ночной сорочкой, она стояла не шевелясь, в одних чулках, руки над головой, глаза закрыты. В какой-то миг я обернулась и посмотрела на нее. Она меня совсем не стеснялась. Я увидела грудь, живот, пушок и все остальное — пушок был коричневый, как у утки, — если не считать этого пушка, вся она была белая, как статуя в парке. Казалось, вот-вот засияет.

Но опять же это была не обычная бледность, она настораживала, и я вздохнула с облегчением, когда удалось наконец прикрыть ее наготу. Убрала платье в шкаф и плотно прижала створку. А она сидела и ждала, позевывая, когда я начну расчесывать ей волосы.

Волосы у нее были роскошные и очень длинные. Я расчесывала их, перебирала и мысленно прикидывала, сколько такие могут стоить.

— О чем вы думаете? — спросила она, глядя на меня в зеркало. — О своей прежней госпоже? Какие у нее были волосы, красивее моих?

— Да нет, жидкие были, — отвечала я. А потом мне стало жаль бедную леди Алису, и я добавила: — Зато она красиво ходила.

— А я красиво хожу?

— Да, мисс.

И это была правда. Ножка у нее была маленькая, лодыжки тонкие — как и талия. Она улыбнулась, как прежде, когда сравнивала цвет волос, и теперь решила сравнить наши ноги — и велела мне поставить ногу рядом.

— У вас почти такая же маленькая, — сказала она великодушно.

Потом улеглась в постель. Сказала, что не любит лежать в темноте. Рядом с подушкой у нее стояла тусклая лампадка с жестяным абажуром, как у старого сквалыги, по ее просьбе я зажгла ее от своей свечи, занавеси вокруг кровати она связывать не разрешила — велела лишь чуть-чуть задернуть их, чтобы ей было видно комнату.

— Вы ведь не станете закрывать дверь, не станете? — сказала она. — Агнес никогда не закрывала. Когда вас не было, Маргарет сидела тут на стуле, и мне это не понравилось. Я все боялась, что засну и во сне начну ее звать. Маргарет, когда дотрагивается, то щиплется. У вас, Сьюзен, тоже сильные руки, как у нее, только они у вас нежные.

Говоря так, она протянула руку и положила ее на мою — и я вздрогнула, почувствовав лайку на своей коже: оказалось, она успела сменить шелковые перчатки на белые. Потом она убрала руки под одеяло, я пригладила его сверху и спросила:

— Теперь все, мисс?

— Да, Сьюзен, — ответила она.

И повернула голову: ей не понравилось, что волосы попали под шею и щекочут ее: она откинула их назад, и длинные, как веревки, пряди зазмеились по подушке.

Когда я уносила свечу, ее словно волной накрыла темнота. Тусклый ночник хоть и горел, но толку от него было мало.

Дверь в свою комнату я оставила приоткрытой, и она подняла голову.

— Чуть пошире, — тихо попросила она, и я еще чуть-чуть приоткрыла дверь.

Потом провела ладонями по лицу. Итак, я в «Терновнике» всего лишь день, но каким же он оказался долгим! Руки мои ныли от тугих шнурков. Даже закрыв глаза, я видела крючки и петли. И сама разделась почти машинально — так намаялась с ее одежками.