Томми и К°

ИСТОРИЯ ТРЕТЬЯ Как Гриндли-младший приобщился к издательскому делу

Нет в Уэст-Сентрал квартала, который за последние пятьдесят лет изменился бы менее, чем Невиллс-Корт, который начинается от Грейт-Нью-стрит и простирается до Феттер-Лейн. Вдоль северной его оконечности по-прежнему тянется причудливый ряд маленьких, низеньких лавочек, существовавших еще и во время правления короля Георга Четвертого (и наверняка торговавших тогда несколько побойчее). В южной части — все те же три солидных на вид дома, при каждом небольшой садик, приятно контрастирующие на фоне мрачных построек давних времен, возведенных, как утверждают, еще при жизни королевы Анны.

В одно солнечное летнее утро, лет пятнадцать назад от момента фактического начала нашей истории, из самого большого из этих домов вышел и направился через садик, в ту пору аккуратно ухоженный, некий Соломон Эпплярд, толкая перед собой детскую коляску. У кирпичной с деревянным верхом изгороди, отделявшей сад от улицы, Соломон остановился, заслышав за спиной голос миссис Эпплярд, вещавшей со стороны крыльца:

— Учти, если снова опоздаешь к обеду, можешь на глаза мне не показываться. Нечего все время трубку курить, думай о ребенке! И осторожней, когда переходишь улицу!

И миссис Эпплярд исчезла во мраке прихожей.

С осторожностью катя колясочку, Соломон вышел за пределы Невиллс-Корт без особых происшествий. Тихие улочки влекли Соломона в западном направлении. Свободная скамейка в тени парка Кенсингтон-Гарденс с видом на Лонг-Уотер манила присесть и отдохнуть.

— Последние новости! — взмахнул газетой мальчишка перед Соломоном. — «Санди Таймс»? «Обсервер»?

— Послушай, мальчик! — медленно выговаривая слова, начал мистер Эпплярд. — Можно хотя бы утром отдохнуть от газет человеку, который шесть дней в неделю и по восемнадцать часов в сутки только их и видит? Убери прочь! Даже запаха их не выношу!

Убедившись, что особа в коляске продолжает спокойно посапывать, Соломон вытянул ноги и закурил трубочку.

— Езекия!

Это восклицание сорвалось с губ Соломона Эпплярда при виде приближающегося невысокого плотного мужчины в удивительно неуклюже сидящем на нем костюме из тонкого сукна.

— А, Сол, старина!

— Смотрю, вроде ты, — сказал Соломон, — а потом думаю: нет, невозможно, чтоб это был Езекия; он, верно, в церкви.

— Побегай себе! — сказал Езекия, обращаясь к мальчугану лет четырех, которого вел за руку. — Но чтоб я тебя все время видел. Играй как хочешь, только не смей пачкать свой новый костюмчик, иначе больше никогда его не наденешь! Сказать по правде, — продолжал Езекия, адресуясь к приятелю, как только его единственный сын и наследник удалился на почтительное расстояние, — утро уж больно соблазнительное. Не так-то уж часто удается подышать свежим воздухом.

— Как успехи?

— Дела продвигаются прямо-таки семимильными шагами, — отвечал Езекия, — семимильными шагами! Но, конечно, и работать приходится все больше и больше. С шести утра и до поздней ночи.

— Да, на мой взгляд, — ответил Соломон, который был по природе слегка пессимистом, — ничего в жизни бесплатно не дается, кроме несчастий.

— Нелегко поддерживать себя на уровне, — продолжал Езекия. — А вокруг посмотришь — у людей на уме только одни забавы. Обратишься к ним по-христиански, они и слушать тебя не захотят! И куда только мир катится, прямо не знаю! Ну, а печатное дело как продвигается?

— Печатное дело, — ответил его собеседник, вынимая трубку изо рта и принимая вид несколько озабоченный, — печатное дело, судя по всему, вещь тяжелая. Средства — вот что заботит меня... вернее, отсутствие их. Джанет, конечно, у меня бережливая. Нет, Джанет у меня много не тратит.

— А у меня с моей Энни, — вставил Езекия, — все наоборот. Только бы ей удовольствия, веселья, сегодня в Рошервиль, завтра в Хрустальный дворец... Все лишь бы деньги тратить.

— Да, она всегда была любительница развлечений, — вспомнил Соломон.

— Развлечений! — воскликнул Езекия. — Поразвлекаться немного я и сам не прочь. Но ведь за ее развлечения надо платить! Какое же это развлечение!

— Иногда я спрашиваю себя, — произнес Соломон, глядя прямо перед собой, — зачем мы все это затеяли?

— Зачем затеяли что?

— Работаем как проклятые, лишаем себя всякого удовольствия. К чему все это? К чему...