Томмазо Кампанелла

И тогда узник решается на последний, единственно спасительный для него шаг — он симулирует сумасшествие. Безумца нельзя было казнить: церковь не могла погубить его душу. Симуляции не верят. Ночью к камере Кампанеллы подсылают секретарей суда, те подслушивают и записывают разговоры мнимого безумца с другом. Оказывается, сумасшедший рассуждает вполне здраво, мало того, он пишет ученые трактаты и стихи, а друзья переправляют их за стены тюрьмы. Суд назначает медицинскую экспертизу; знаменитые врачи, профессора Неаполитанского университета приходят к выводу: безумие заключенного крайне сомнительно. Спасла его страшная особенность инквизиционного судопроизводства, для которого не было авторитета выше, чем пытка. По приказу из Рима 4 и 5 июня 1601 г. Кампанелла был подвергнут самой мучительной из всех им перенесенных пыток. Его истязали на протяжении почти 40 часов. Сменялись судьи и палачи, заключенного увещевали, ему грозили, его уговаривали, но секретарям приходилось записывать лишь бредовые выкрики мнимого безумца, изредка перемежаемые двусмысленными и ироническими ответами, в которых он отводил душу, издеваясь над палачами. Все последующие годы будет он вспоминать эти страшные часы, и навсегда они останутся для него не только предметом гордости, но и лучшим доказательством внутренней свободы человеческого духа, способного противостоять враждебным силам. «В течение сорока часов, — гордо писал он в „Богословии“, — я был вздернут на дыбу с вывернутыми руками, и веревки рассекали мне тело до костей, и острый кол пожирал, и сверлил, и раздирал мне зад и пил мою кровь, чтобы вынудить меня произнести перед судьями одно только слово, а я не пожелал его сказать, доказав, что воля моя свободна» (34, стр. 208).

Первая битва была выиграна. Инквизиция отступила: Кампанелла был осужден на пожизненное тюремное заключение «безо всякой надежды на свободу». Началась новая, не менее мучительная, многолетняя борьба неаполитанского узника — борьба за право думать и писать, за освобождение, за возврат к деятельной жизни.

Ему предстояла новая пытка — теперь уже длящаяся не часы, а годы и десятилетия. Забытый всеми, на дне страшной ямы в неаполитанском замке св. Эльма, куда его бросили после неудавшейся попытки устроить побег, во мраке сырой тюремной камеры, куда лишь на два-три часа в сутки проникал скупой дневной свет, в отбросах и на тряпье, закованный в кандалы, посаженный на хлеб и на воду, а порой и вовсе лишенный пищи, измученный и больной, годами не видящий человеческого лица, он еще в большей мере, чем на дыбе в камере пыток, сумел доказать силу своего духа.

«Я немало видел в тюрьме заключенных, за долгое время свыкшихся со своей неволей и уже не желавших выходить на свободу, столь низкими и рабскими были их души: они уже не представляли себе, что могут жить иначе», — писал он в «Побежденном атеизме» (12, стр. 83). Он знал, что свобода воли — не в забвении внешних обстоятельств. Люди «не могут делать все, что они хотят», писал он в книге «О способности вещей к ощущению»: если на улице дождь, то человек вынужден с этим считаться «и если ты находишься в тюрьме, то вынужден в ней находиться» (24, стр. 315). Но человек истинно свободный не мирится с обстоятельствами и мужественно преодолевает их.

Обреченный на гибель и забвение в мрачных казематах неаполитанских крепостей, он сумел тюремную камеру превратить в рабочий кабинет, в библиотеку, в кафедру и амвон. Недаром он называл подземелья замка св. Эльма своим «Кавказом», вспоминая легенду о Прометее, прикованном к Кавказским горам. Не жалкая раздавленная плоть, извивающаяся в корчах под ударами палача, не несчастная жертва государственного насилия — мощный ум философа, мятежная воля бунтаря, страстная убежденность пророка противостояли тюремщикам в неаполитанских застенках.