Томленье духа

– Как не напрасно: ведь вы поступили всех нас честнее и ничего дурного не сделали.

– Ну вот! Для чего же делать дурное! Это не надо… но я сделал беспокойство: я сделал бунт против тьмы века сего… и меня нужно гнать… Это уж так… и это очень хорошо!

– Вы это так говорите, как будто вы сами этому даже рады.

– Даже рад! Да, я рад! Я очень рад! Ведь у нас «борьба наша не с плотию и кровию, а с тьмою века, – с духами злобы, живущими на земле». Мы ведем войну против тьмы веков и против духов злобы, а они гонят нас и убивают, как ранее гнали и убивали тех, которые были во всем нас лучше.

– Но за что? За что это гонят тех, кто не сделал никому зла? Это ужасно!

– Ничего, – отвечал, еще больше сияя. Коза, – напротив, это хорошо… это-то и хорошо, что их гонят напрасно: это их воспитывает; это их укрепляет… И неужто вы хотели бы, чтобы меня не так выгнали, как теперь выгоняют за бунт против тьмы века и духов злобы, а чтобы я сам сделал кому-нибудь зло!

– О, нет!

– Ну так что же!.. Значит, все как следует быть… все прекрасно… Со временем… если вам откроется, в чем состоит жизнь, и вы захотите жить самым лучшим образом, то есть жить так, чтобы духи злобы вас гнали, – то вы тогда будете это понимать… Когда они гонят – это прекрасно, это радость… это счастье! Но…

Он взял нас за плечи и продолжал пониженным голосом:

– Но когда они вас ласкают и хвалят… Вот тогда…

– Вы говорите что-то страшно…

– Да, это страшно. Тогда бойтесь, тогда осматривайтесь, тогда… ищите, чтобы спас вас отец ваш небесный.

– Отец небесный! Но мы ведь не знаем… как это искать, что надо сделать…

– Что сделать?

– Чтобы он нас спас.

– Ага! И я это тоже не знаю… и я это… даже не стою, а он…

У Ивана Яковлевича в груди закипели слезы, и он стал говорить точно в экстазе:

– Я бедный грешник, который вышел из ничтожества: я червяк, который выполз из грязи, а отец держит меня на своих коленях; он носит меня в своих объятиях, как сына, который не умеет ходить, а не бросает меня, не сердится, что я такой неумеха, и хотя я глуп, но он мне внушает все, что человеку нужно, а я верю, что я у него могу понять как раз столько, сколько мне нужно, и… вы тоже поймете… вам дух скажет… Тогда придет спасение и вы не будете спрашивать: как оно пришло?.. И это все надо… тихо… Тсс! бог идет в тишине… Still!

Коза вдруг поник головою, сжал на груди руки и стал читать по-немецки «Отче наш». Мы без его приглашения схватили с голов свои шапочки и с ним вместе молились. Он кончил молитву, положил нам на головы свои руки и с полными слез глазами закончил свою молитву по-русски.

– Наш отец! – сказал он, – благодарю тебя, что ты вновь дал мне радость быть изгнанным за исполнение святой воли твоей. Укрепи сердца терпящих за послушание твоей воле и просвети разумом и милосердием очи людей, нас гонящих. Не оставь также этих детей твоих надолго в пустыне: дай им войти в разумение и вкусить то блаженство, какое я теперь по твоей благости ощущаю в моем духе. Дай им понять, в чем есть твоя воля! – И он еще раз обнял нас, поцеловал и пошел в город совершенно бесприютный и совершенно счастливый, а мы, у которых все было изобильно и готово, стояли на коленях, на пыльной дорожке, и, глядя вслед Козе, плакали.

Он будто метнул в нас что-то острое и вместе с тем радостное до восторга. Коза на нас что-то призвал, нас что-то обвеяло, мы хотели что-то понять, чтобы кончить мольбой о смягченьи сердец, и вдруг оба вскочили, погнались за ним и закричали:

– Иван Яковлич!..

Он остановился и обернулся, и показалось нам, будто он вдруг сделался какой-то другой: вырос как-то и рассветился. Вероятно, это происходило оттого, что он теперь стоял на холме и его освещало солнце. Но однако и голос у него тоже изменился. Он как-то будто лил слова по воздуху:

– Что вам еще? Что вам?

А мы не знали, что именно хотели ему сказать, и спросили:

– Увидим ли мы вас когда-нибудь?

Он ясно отвечал:

– Увидите.

– Когда же это будет?

Он глуше проговорил:

– Это случится… может быть… совсем неожиданно, а потом это опять не случится, и потом это опять иногда случится…

Мы, казалось, бежали за ним, а между тем он один шел впереди, а мы все отставали и кричали:

– Где мы увидимся?

Но он отвечал уже издалека: