Томек в стране фараонов

Этот обмен сведениями окончательно сломал барьер отчуждения. Британцы представились. Капитан Томас Блейк и поручик Александр Гордон возвращались из отпуска в свой родной гарнизон в Хартуме.

Когда путники представились друг другу, один из офицеров заметил:

— Прошу прощения, но ваши фамилии как-то странно звучат, даже трудно их произнести.

— Естественно, — улыбнулся Смуга. — Мы — поляки.

— Поляки? Ну-ну… И каким же ветром вас сюда занесло? — удивился Гордон.

— Это долгий рассказ.

— Вы знаете, что встреча для меня особенно приятна, потому что в моих жилах течет польская кровь. Моя мать родилась во Франции, но ее отец был поляком. Так что по дедушке я ваш соотечественник.

— Нам это тоже приятно, — Новицкий, тем не менее, принял это известие довольно сдержанно.

— Раз уж мы затеяли этот разговор, я могу еще сказать, что меня интересует история миссионерства. Известно ли вам, что первым папским посланником в Центральной Африке был поляк, Максимилиан Рылло?[133]

— Что вы говорите? — Новицкий никак этого не ожидал. — Опять наши!

— Мужественный человек был этот Рылло, — продолжал Гордон. — До этого он действовал на Ближнем Востоке и так досадил туркам, что они приговорили его к смерти, а правитель Египта, Ибрагим Паша, считал Рылло своим личным врагом и назначил цену за его голову.

— И Рылло, зная об этом, приехал в Египет?

— Да, это ведь так по-польски, — улыбнулся Гордон. — Попросил аудиенции у Ибрагима и начал со слов: «Я знаю величие твоей души и потому пришел к тебе добровольно». Его слова произвели такое громадное впечатление, что правитель дал экспедиции разрешение на выезд в Хартум.

— Тогда путешествовать было гораздо труднее, чем сейчас, — вставил Вильмовский.

— Нечего и сравнивать. Путешествия на лодке и верблюдах длились пять месяцев. Рылло достиг Хартума, но умер там от истощения в феврале 1848 года.

— Как вы прекрасно знакомы с его биографией, — Вильмовский не скрывал удивления.

— Да потому что я живу в Хартуме уже много лет и несколько раз был на его могиле. Рылло похоронили в садах миссии.

— Этот миссионер внес немалый вклад в историю этой земли, — резюмировал Вильмовский.

— Жаль, что нам он мало известен, — добавил Смуга.

Поляки с трудом скрывали свое волнение. Наверное, они были обречены каждый раз, когда до них дойдет весть о разбросанных по разным материкам поляках, внутренним взором видеть Томека, то, как он с энтузиазмом впитывает в себя информацию.

Чтобы не поддаваться унынию, все с благодарностью приняли приглашение Блейка пройти в вагон-ресторан.

— В поезде даже есть вагон-ресторан? — не мог поверить Новицкий.

— Ха! И еще какой! — ответил Гордон и, склонившись к уху моряка, шепнул:

— Там точно есть ром!

— Вот это мне подходит! — обрадовался Новицкий.

Обильный, из семи блюд ужин был подан на столиках, покрытых белыми скатертями. Обслуживал, демонстрируя просто невероятную почтительность, черный официант в необычной униформе. В центре Африки все почувствовали себя так, будто оказались в современнейшем парижском ресторане.

Однообразно текло время: сон, еда и основное развлечение — разговоры. Если бы они были одни, все крутилось бы вокруг одной темы — «фараона». Присутствие британцев позволяло немного отвлечься, забыться.

Тем для бесед хватало. Как-то Смуга завел разговор о тех кровавых событиях, которые происходили в Судане. Смуга с самого начала был заинтригован фамилией одного из офицеров и теперь решил, что настал момент, когда можно задать личный вопрос:

— Прошу прощения, но вы не родственник «того» Гордона?

— Нет. Не имею ничего общего, — усмехнулся офицер. — Ну, за исключением того, что иногда извлекаю выгоду из того впечатления, которое производит моя фамилия, — добавил он шутливым тоном. — Особенно когда я представляюсь, она неизменно вызывает почтение.

— О ком вы говорите? — спросил вырванный из дремоты Новицкий.

— Давайте начнем с начала, — вступил в разговор Блейк. — С того, как в 1819 году Мухаммад Али покорил Судан и в нем стали править продажные, жестокие египетские власти.

— Вечная история. Одни завоевывают, другие сражаются за свободу, — вздохнул Вильмовский.

— Так произошло и здесь. В 1881 году блестящий фанатик Мухаммад Ахмед призвал к священной войне против египтян и англичан. Он провозгласил себя потомком самого Магомета, присланным им мессией, Махди. Как Махди, он и вошел в историю. Махди сколотил войско из дервишей[134] и двинулся на Хартум, грабя и убивая по дороге. Египтяне позвали на помощь англичан. После долгих колебаний послали, наконец, генерала Чарльза Джорджа Гордона, чтобы он помог египтянам покинуть Хартум. Вскоре город, а в нем и Гордон, был окружен повстанческой армией. О том, что он намеревался атаковать город, сам Махди известил Гордона в весьма характерном для себя письме: «Я сжалился над своими людьми и позволю им умереть, чтобы они могли вступить в рай». После долгой осады город пал. Гордон погиб на ступенях губернаторского дворца, пронзенный копьями, а его отрезанную голову с триумфом носили по городу.