Конечно, можно было снова записаться в кружок и попытаться прославиться на поприще актёрского искусства, но на это требовалось время. Мне же хотелось прийти к славе одним большим шагом, как Орька.
…А что, если выучить наизусть «Медного всадника» Пушкина? Вот была бы сенсация! Я был уверен, что даже наша Полина Фёдоровна, литераторша, не знает и половины поэмы Наизусть. А я в один прекрасный день вышел бы к доске и отчеканил бы её с первой строки до последней.
Берег пустынных волн… Как здорово, а? Вот это поэт!
Я перелистал «Медного всадника». В нём было четыреста семьдесят шесть строк. Память у меня неплохая, я обычно заучиваю стихотворения в тридцать строк за один вечер. Значит, на всего «Всадника» уйдёт… я подсчитал на листке: примерно шестнадцать дней. Полмесяца!
Нет. Это слишком долго.
На берегу пустынных волн…
А что, если самому написать стихотворение?
Только ради чего и для чего?
Стоп!
Сейчас самый конец сентября, потом октябрь, потом…
Блестяще!
Стихотворение надо написать к седьмому ноября, к празднику Великой Октябрьской революции!
Это не то что читать уже кем-то написанное. Это — своё собственное.
Я — поэт!!!
Идея пришла мне в голову на геометрии, и, так как я не привык откладывать дел в долгий ящик, я сразу же начал писать стихотворение в той же тетрадке, где чертил треугольники и решал задачи о высотах и медианах.
К празднику Ноября у нас всегда готовили свежую газету, и стихотворение, конечно, пойдёт в этот номер. Вся школа прочитает его…
У меня туманилось в глазах от нетерпения и восторга.
Школьный поэт! Вот это слава! Не то что Орькина — первый хулиган школы.
До этого я в жизни не писал стихов, не срифмовал вместе двух строк. И то, что у меня получалось в тетрадке по геометрии, так же можно было назвать стихами, как курицу — кошкой. Испортив страницы три, я, обозлившись, скомкал тетрадь, засунул её подальше в ящик парты и решил, что лучше займусь поэзией дома, в тишине.
Я попытался слушать урок, но болезнь стихотворства уже охватила меня, в голове, как в арифмометре, щёлкая, одна за другой неслись строки:
Я интуитивно чувствовал, что это — не то, но остановиться не мог.
Дома я выучил уроки за десять минут. Зато четыре часа просидел над стихотворением. Оно не клеилось. Чего-то в нём не хватало. Но чего — я не мог понять.
Наконец я скомкал ещё одну тетрадь и снял с этажерки томик Лермонтова. Открыл его наугад.
Стихотворение плыло, мерно покачиваясь, похожее на широкую песню, и я видел медленную прозрачную реку и плывущую по ней девушку, сотканную из тумана. Я видел тёмные гористые берегй, поросшие соснами, ярко-белую луну над водой, облака, которые изредка закрывали её лицо, серебристый блеск на волнах, вскипающих у острых камней.
Сказка! Волшебство!
Но ведь Лермонтов не был волшебником, он был обыкновенным человеком. Как же он это сделал? Сто раз перечитал я «Русалку», и каждый раз меня охватывало чувство необычного, как будто открылась какая-то дверца и я случайно подсмотрел другую жизнь и другой мир.
Нет, мне никогда не написать так. Но надо попробовать, чтобы получилось хоть чуточку похоже. Хоть самую малость… Ведь и у Лермонтова было время, когда он, наверное, ничего не умел и тоже пробовал.
И я всматривался в строки, в слова.
К концу вечера я увидел, что количество слов в чётных и нечётных строках одинаковое и что последние слова в соседних строчках имеют одинаковые окончания: голубой — луной, луны — волны.
Ага! Вот в чём секрет!
Но когда я попытался сам написать так же, получилась белиберда. Стих вышел угловатым, как ящик, сколоченный из необрезанных досок. Какая уж там плавность!
На следующий вечер я обнаружил ещё кое-что. Оказывается, не одинаковое количество слов в чётных и нечётных строках имело значение, а длина этих слов и количество ударений в них. И вовсе не обязательно должны быть одинаковыми окончания у соседних строк, — они могут быть одинаковыми и через строку, и через две строки (уже взрослым я узнал, что это называется перекрёстной и опоясывающей рифмой).
Постепенно стихотворение начало выписываться. Правда, я забросил все остальные занятия и ухитрился получить за неделю две двойки по математике, но утешал себя тем, что, когда стихотворение будет окончено, я их исправлю.