Том первый

Поведение Швейка — способ самозащиты плебса в мире, где им повелевают враждебные силы, где ему ничего не остается, кроме сопротивления под видом послушания. По крайней мере, до поры до времени (в романе чувствуется постепенное нарастание крамольных настроений солдат). Это, конечно, не борьба. Но становясь массовым, такое поведение превращается в немалую силу, способную расшатать всю систему. Юлиус Фучик имел полное основание сказать, что «Швейк обладает искусством проиграть войну для тех, кто пошлет его в бой. И проиграть не уклонением, а последовательным исполнением приказов»[19]. Поведение, когда усердие доводится до абсурда и все время оборачивается медвежьими услугами, способно хоть кого вывести из себя и повергнуть в бессильную ярость. Поручика Лукаша порой даже охватывает отчаянное желание «отправиться на фронт, подставить лоб под вражескую пулю и уйти из этого мира, по которому шляется такая сволочь, как Швейк»[20]. Может быть, одно из самых замечательных мест в романе, демонстрирующее своеобразное всесилие Швейка, — это сновидение Лукаша после истории с похищенной собакой, когда поручику снится, что Швейк украл коня у наследника престола.

Образ главного героя романа вырастает из всей атмосферы народного отношения к верхам и, в свою очередь, получает продолжение в других образах. Это и крестьяне, которые принимают Швейка за дезертира, и, никак не желая поверить в обратное, показывают, где спрятаться и как обойти полицейские посты, заботливо суют хлеб и угощения, советуют, если попадет на фронт, сразу сдаться в плен и т. п. Это и сами дезертиры, которыми кишат стога и сеновалы в деревнях, близ которых блуждает Швейк. Это и денщик, который приносит своему офицеру воду из тифозного колодца (для чего пришлось оторвать доски, которыми был наглухо заколочен сруб). И т. д. И т. д. В Швейке вся эта атмосфера сконцентрирована в едином и цельном образе.

Роман Гашека представляет собой как бы вывернутую наизнанку героическую эпопею. Народные массы, от которых власти ожидают героического поведения в войне, предстают в романе в прямой оппозиции к устремлениям верхов и подрывают все их усилия. Да и сами верхи, еще жестокие и напыщенные, уже поражены неизлечимым недугом, охвачены процессом разложения. И хотя военные события в законченной части романа внешне еще развиваются в направлении, предусмотренном их инициаторами, уже видно, что они обернутся полным крахом всей системы.

Роман Гашека остался незавершенным.

В конце 1922 года писатель заболел и 3 января 1923 года скончался. Ему не было и сорока лет. Оборвался процесс познания и творчества длительностью в целую жизнь. Мировая литература потеряла писателя, обладавшего удивительным, уникальным талантом.

Особой любовью Гашек пользуется в нашей стране. Он — один из наиболее известных и популярных у нас писателей Чехословакии. Его произведения издавались на восемнадцати языках народов Советского Союза и вышли тиражом около десяти миллионов экземпляров. При Обществе советско-чехословацкой дружбы в Москве работает Общество друзей Ярослава Гашека. В городе Бугульме, где Гашек был помощником военного коменданта, открыт музей Гашека. В Москве, недалеко от улицы Горького, которого Гашек так любил, есть улица, носящая имя чешского писателя. Советские люди чтут Гашека как великого художника и участника борьбы за победу советской власти.

С. Никольский

1901–1904

Сельская идиллия

Был прекрасный июльский день. Я весело шагал по живописной долине Сазавы. По одну сторону реки простирались густые леса, по другую тянулись поля шумящих хлебов. Целью моего пути было местечко Ледеч. Солнце сияло вовсю, хотя уже близился вечер.

Я не очень хорошо ориентировался в этой местности, и весьма вовремя мне пришло в голову справиться у подростков, пасущих коров на опушке леса. Я спросил их, как скорее всего добраться до Ледеча. И пошел вперед, не обращая внимания на комья земли, которыми меня, чужака, любовно потчевали эти пастухи.

Пройдя лесом примерно полчаса, я увидел башню костела в деревне С. Я прибавил шагу и вскоре очутился на деревенской площади. Мне хотелось есть, и я направил свои стопы в трактир, откуда слышалась громкая музыка.

На пороге сидела девчушка лет пяти и горько плакала.

— Чего ты плачешь? — спросил я ее.

— Дядечка умер, и сегодня его хоронили. Мама сказала, что больше он не вернется, а в воскресенье он всегда давал мне крейцер.

— Ну не плачь, — успокаивал я ее. — Вот тебе два крейцера.

Девчушка утихла, взяла два крейцера и радостно побежала к лавчонке, расположенной неподалеку.

Я вошел в трактир. Там было полно народу и царило оживление.

Громкий смех звучал то у одного, то у другого стола.

Откуда-то из глубины, где устроились музыканты со своими инструментами, доносился настоящий адский грохот.

Через окно виднелся садик, там танцевала молодежь.

У девушек на головах красовались белые венки, и парни были одеты по-праздничному, хотя день был будничным.