Том Холланд

Поэтому первоначально Сенат — если не считать соучастия в убийстве Тиберия, — не сделал ничего. И лишь после того, как в оставшемся без власти Пергамском царстве началась анархия, угрожавшая стабильности всего региона, в Пергам, наконец, была отправлена армия, но и после этого потребовалось несколько лет серьезных кампаний, прежде чем новые подданные Республики были приведены к повиновению. И тем не менее Сенат старательно уклонялся от провозглашения Пергама первой римской провинцией в Азии. Напротив, комиссары, которых посылали управлять страной, получали инструкции, требовавшие от них соблюдения законов царства. Как было заведено у римлян, следовало изображать, что больших перемен не произошло. Итак, выходило, что правящий класс, сумевший вывести свой город к небывалой прежде мировой власти, подчинивший себе все Средиземноморье, уничтожавший всякого, кто осмеливался противостоять ему, продолжал придерживаться инстинктивного изоляционизма. С точки зрения римских магистратур, заграница оставалась тем, чем была всегда: полем, на котором следовало заслуживать славу. И хотя никто не намеревался пренебрегать грабежом, честь оставалась истинной мерой города и человека. Придерживаясь этого идеала, члены римской аристократии могли убедить себя в том, что остаются верными обычаям своих оборванцев-предков, даже поколебавшись в исполнении их заветов. Пока изнеженные азиатские монархи посылали посольства, старавшиеся, распростершись на брюхе, уловить каждую прихоть Сената, пока номады африканских пустынь по дикости своей повиновались малейшему движению бровей легата, пока буйные варвары Галлии опасались бросать вызов несокрушимой мощи Республики, Рим был доволен. Городу не нужно было никакой другой дани, кроме уважения. Однако если сенаторская элита, уверенная в собственном состоянии и статусе, могла позволить себе такие мысли, то деловые люди и финансисты, не говоря уже о широких — и бедных — народных массах, исповедовали совершенно другие представления. Римляне всегда связывали Восток с золотом. И теперь, получив в свое распоряжение Пергам, они получали возможность грабить его систематически. По иронии судьбы именно настояние Сената соблюдать традиционное правление Пергамом указало на эту возможность. Правление, по мнению пергамских царей, как раз и означало обложение подданных максимально возможным налогом. Урок этот римлянам еще предстояло усвоить. И если в Республике было принято думать, что война означает доход, он, с точки зрения римлян, означал прежде всего грабеж. На варварском Западе война действительно чаще заканчивалась налогообложением, но только потому, что в противном случае ни о какой местной администрации не могло быть и речи. Власть на Востоке существовала задолго до появления Рима. По этой причине дешевле — и менее хлопотно — было как следует пограбить, а потом, чтобы не остаться в убытке, обложить население какой-нибудь парой выплат.

Пергам, однако, доказал, что налогообложение и в самом деле может оказаться выгодным — и не просто выгодным, а блестящей возможностью. Достаточно скоро чиновники, которых посылали управлять царством, оказались погрязшими в казнокрадстве. Интригующие слухи об их занятиях начали просачиваться в Рим. Это было преступлением: Пергам являлся собственностью римского народа, и если там была какая-то пожива, то римскому народу полагалась соответствующая доля. Озвучивал это требование не кто иной, как Гай Гракх, ставший трибуном после своего убитого брата и не меньше Тиберия стремившийся запустить руку в пергамский доход. Он также предлагал амбициозные общественные реформы; ему тоже срочно были нужны наличные. Ив 123 г., после десяти лет, отданных агитации, Гай Гракх наконец сумел провести судьбоносный закон. Согласно его условиям, Пергам был, наконец, обложен регулярным налогом. Крышка с наполненного медом горшка, наконец, была снята.[43]