Том II

Так наступил XVII век, век, богатый славными событиями, великими торжествами, но еще более замечательный тем, что откликается историку непрестанным воплем о необходимости нравственного очищения, совершенствования, о мерах, которые должны быть употреблены для этого. Священный, утешительный вопль! Он не похо2К на тот болезненный вопль, который издают государства пред минутою своего разрушения, когда немногие лучшие люди, указывая на болезни государственного организма, отчаиваются в возможности их излечения и предсказывают близкую гибель государства. Не таков вопль, слышный иа Руси в XVII веке — это вопль юного, крепкого общества, которое сознает свои недостатки, громко объявляет о них, деятельно ища в то же время средств для их исправления. У нас в XVII веке не некоторые только, частные лица вопиют против нравственных недостатков общества, но само правительство беспощадно, в сильных выражениях указывает на нравственные болезни, требуя излечения их, употребляя к тому средства…

При усиленной борьбе с многочисленными препятствиями внешними и внутренними, встреченными Россиею при достижении государственных целей, в ХѴіІ веке было сознано, что необходимое средство для торжества над этими препятствиями есть призвание на помощь науки, мудрости гражданской, распространяющей свет, при помощи которого члены общества видят, что они, где они, что обязаны делать для отечества; ибо только тот может быть верным сыном отечества, кто знает свое отечество, его потребности и в состоянии употребить способности свои для удовлетворения той или другой из этих потребностей.

Петр Великий совершил приготовление государства к принятию науки, век Екатерины II водворил ее. Но люди, действовавшие при Екатерине, образовались при Елисавете.

Из царствования Елисаветы лучшие люди Екатерининского времени вынесли убеждение в необходимости просвещенного воспитания, сознание о высшей, нравственной цели науки; в это царствование у престола императрицы явился человек, при образовании которого «наука и искусство подали руки, чтоб сделать его отечеству полезным, между людьми любезным и всегда желательным», — и по мысли этого-то человека в царствование Елисаветы возникло учреждение, долженствовавшее удовлетворять потребности времени, а именно — дать науке возможность достигать своей высшей, нравственной цели, дать ей значение мудрости гражданской. Этот человек был И. И. Шувалов, это учреждение был Московский университет.

Каков же был Шувалов? Как на нем отразились благие действия науки?.. У престола благодетельствовавшей ему монархини стоял он с высоким характером посредника, миротворца; с тем же характером миротворца являлся он и для семейств частных, и для семьи к нему близкой, семьи ученых и литераторов. «Он счастливым себя почитал в тот день, когда имел случай удалить несчастие н поспешествовать счастию других».

Таковы должны быть и дети его по нравственному родству, дети Московского университета, заключает свою прекрасную речь г. Соловьев.

Затем был пропет хор, написанный г. Шевыревым и положенный на музыку г. Верстовским, и прочитан отчет о состоянии Московского университета за 1854 гражданский год.

Надолго останется в памяти всех образованных русских прекрасное торжество Московского университета, ознаменованное ми-достью монарха и оживленное всеобщим сочувствием.

Италия. Письма из Венеции, Рима и Неаполя В. Д. Яковлева. Спб. 7855

«Скажи, мой свет, не правда ли, что во Франции живут французы?» спрашивает в «Бригадире» Советница у Иванушки. — Vous.avez raison, Madame, отвечает Иванушка. И вот уже восемьдесят лет все хохочут над вопросом чересчур наивным и ответом, которого не стоило давать. Но из тысячи людей, говорящих об Италии, едва ли одному приходит в голову спросить; «какой народ живет в Италии?», а если кто и спросит, не скоро дождется ответа на свой вопрос, кажется, очень незамысловатый. Жаль итальянцев: почти никому не приходит в голову, что они живут в Италии.

Неужели ж это племя, еще так недавно стоявшее на первом месте между всеми образованными народами, не заслуживает теперь никакого внимания? Или оно в самом деле измельчало, изнежилось, испортилось до того, что не стоит и говорить о нем? «Да», говорят люди, знающие Италию только по картинкам с видами Неаполя и Везувия; «да», говорит большая часть тех, которые видели Неаполь и Везувий собственными глазами.

Не позволительно ли будет усумниться в таком положительном ответе? Не говорим об искусствах, в которых до сих пор итальянцы признаются едва ли не первым народом; но и для науки итальянцы в последние сто лет сделали довольно, несмотря на жалкое состояние общественного образования. Нет сомнения, что с XVII века наука в Италии постоянно падала; но и теперь еще она стоит на высоте, которая невозможна у народа, отжившего свой век. И если Гоголь говорил, что итальянцы — народ, натура которого свежа и сильна, которому еще предстоит великая будущность ', то позволительно думать, что он не совсем ошибается.