Том II

«У нас стали думать, чем бы оказать им внимание, чтоб смягчить отказы, и придумали сшить легкие полотняные или коленкоровые башмаки, чтобы надеть их сверх сапог, входя в японские комнаты. Это — восточный обычай скидать обувь, и японцам, конечно, должно понравиться, что мы не хотим топтать их пола, на котором они едят, пьют и лежат. Пошла суматоха. Надо было в сутки сшить, разумеется, иа живую нитку, башмаки. Всех заняли, кто только умел держать в руках иглу. Судя по тому, как плохо были сшиты мои башмаки, я подозреваю, что их шил сам Фадеев, хотя он и обещал дать шить паруснику. Некоторые из нас подумывали было ехать в калошах, чтоб было что снять при входе в комнату, но для однообразия последовали общему примеру. Впрочем, я, пожалуй, иепрочь бы и сапоги сиять, даже сесть на пол, лишь бы присутствовать при церемонии. Вечером, видим, опять едут японцы. — Который это раз! «Зачем?» — «Да все о церемониале». — «Что еще?» — «Губернатор просит, нельзя ли вам угоститься без него: так выходит хорошо по-японски», говорит Кичибе. «А по-русски не выходит», отвечают ему. Начались поклоны и упрашиванья. «Ну, хорошо, скажите им, при-

казал объявить адмирал, узнав, зачем они приехали: — что, пожалуй, они могут подать чай, так как это их обычай, но чтоб о завтраке и помину не было». Японцы обрадовались и тому, особенно Кичибе: видно, ему приказано от губернатора непременно устроить, чтоб мы приняли завтрак: губернатору, конечно, предписано от Горочью, а этому от Сиогуна. — «Еще губернатор, начал Кичибе, просит насчет шлюпок: нельзя ли вам ехать на нашей…» — «Нельзя», коротко и сухо отвечено ему. Стали потом договариваться о свите, о числе людей, о карауле, о носилках, которых требовали для всех офицеров непременно, и обо всем надо было спорить почти до слез. О музыке они не сделали, против ожидания, никакого возражения: вероятно, всем, в том числе и губернатору, хотелось послушать ее. Уехали. На другой день, 8-го числа, явились опять, попробовали, по обыкновению, настоять на угощении завтраком, также на том, чтоб ехать на их шлюпках, но напрасно. Им очень хотелось настоять на этом, конечно, затем, чтоб показать народу, что мы не едем сами, а нас везут, словом, что чужие в Японии воли не имеют. Потом переводчики попросили изложить по-голландски все пункты церемониала и отдать бумагу им, для доставления губернатору. Им сказано, что бумага к вечеру будет готова и чтоб они приехали за ней, но они объявили, что лучше подождут. Я ушел обедать, а они все ждали, потом лег спать, опять пришел, а они не уезжали, и так прождали до ночи. Им дали на юте обедать и П. обедал с ними. Нужды нет, что у них не едят мяса, а они ели у нас пирожки с говядиной, и суп с курицей. Велели принести с лодок и свой обед, между прочим рыбу, жареную, прессованную и разрезанную правильными кусочками. К. Н. П. говорит, что это хорошо. Не знаю, правда ли: он, в деле гастрономии, такой снисходительный. Они уехали, сказав, что свидание назначено завтра, 9-го числа, что рентмейстер, первый после губернатора чиновник в городе, и два губернаторских секретаря приедут известить нас, что губернатор готов принять. Мы назначили ему 10 часов утра. Тут они пустились в договоры, как примем, где посадим чиновников. — «На креслах, на диване, на полу: пусть сядут где хотят, направо, налево, пусть влезут хоть на стол», сказано им. — Нельзя ли нарисовать, как они будут сидеть?» сказал Кичибе. Ну, сделайте милость: скажите, что делать с таким народом? А надо говорить о деле: дай бог терпение! Вот что значит запереться от всех: незаметно в детство впадешь. Настало вожделенное утро. — Мы целый месяц здесь: знаем подробно японских свиней,

оленей, даже раков, не говоря о самих японцах, а о Японии еще ничего сказать нс могли.

Но я забыл, что нас ждет Овосава Бунгоно Ками Сама, нагасакский губернатор. Мы остановились на крыльце, а караул и музыканты на дворе. В сенях, или первой комнате, устланной белыми цыновками, мы увидели и наших переводчиков. Впереди всех был Кичибе. Уж он маялся от нетерпения, ему, повндимому, давно хотелось очнуться от своей неподвижности, посуетиться, подвигаться, пошуметь и побегать. Только что мы на крыльцо, он вскочил, начал кланяться, скалил зубы и усердно показывал рукой на амфиладу комнат, приглашая идти. Тут началась церемония надеванья коленкоровых башмаков. Мы натаскивали, натаскивали с Фадеевым, едва натащили. Я не узнал Фадеева: весь в красном, в ливрее, в стоячем воротнике, а лицо на сторону — неподражаем. Он числился при адмиральской каюте с откомандированием, для прислуги, ко мне.