Том I: Пропавшая рукопись

— Солдат. — Аш заговорила быстрее. — Он вел тебя вниз. Ты должен был сам заметить, Годфри. В этом доме полным-полно светловолосых рабов. Если я выберусь из этой комнаты, я стану одной из них. Меня никто не увидит. Никто меня не найдет. Я просто одна из безликих женщин в ошейнике.

— Ну если это не главное беспокойство, то что тогда? — добивался Годфри. Он быстро качал головой. — Deus vous garde. note 123 Нет. Ничего не говори, если не хочешь.

— Да нет же, хочу.

— В этом доме слишком много солдат.

— Знаю. Чтобы убежать, мне надо выйти из комнаты. Всего на пару минут, нужен шанс. — Она криво улыбнулась. — Я знаю, как мал шанс, Годфри. Я просто не могу не попытаться, вот и все. Я должна вернуться. Я должна выбраться. — Она сдерживала напряжение в голосе; пальцы ее ощупывали тюфяк, неровности пола. — Это очень старое здание…

Немигающий свет греческого огня освещал каждый уголок крошечной камеры: плитки, уложенные розово-черным геометрическим узором, закругленные края ниши окна, нечеткий истертый барельеф на стенах: гранаты, и пальмы, и люди с головами животных. Кто-то нацарапал имя «АРГЕНТИУС» близко к полу чем-то острым; но, подумала она, никак не резной деревянной ложкой, которую она получала вместе с деревянной чашей и редко приносимой едой.

Она рассеянно пожаловалась:

— Даже ножа не дают во время еды.

— Меня это не удивляет, — сухо заметил Годфри Максимиллиан. — Они знают тебя. Аш расхохоталась.

— Такая другая, и такая прежняя, — Годфри потрогал отрезанные кончики ее серебряных волос. Потом поднес руку к кресту на груди. — Если бы этот капитан тебя не знал, я бы дал тебе свою одежду и капюшон, и ты бы попробовала выйти отсюда. Известно, что такое удавалось.

— Но не ценой оставления человека вместо себя, — едко сказала она и удивилась, когда он в свою очередь захохотал. — Что? Что, Годфри?

— Да ничего, — он откровенно веселился. — Неудивительно, что я при тебе с твоих одиннадцати лет.

— Меня убьют, — Аш наблюдала, как у него меняется лицо. — В сущности, у меня есть сорок восемь часов. Я не знаю, что у них там делается, пока они выбирают своего нового короля-калифа…

— Сплошной хаос. В городе настоящий карнавал, — Годфри пожал плечами, — порядок сохраняется только усилиями городской стражи. Насколько я узнал, пока старался купить информацию, амиры разбежались по своим домам, вверх по холму, со своими домочадцами и всеми своими войсками.

Аш ударила кулаком одной руки по ладони другой:

— Надо это делать сейчас! Нет ли у тебя возможности вывести меня отсюда законно? Просто на улицу, только на минуту?

— Ты будешь под стражей.

— Я теперь не могу сдаться.

От какой-то промелькнувшей мысли заострились его черты лица, кожа еще больше обтянула череп; но она не могла понять хода его мысли. Он смотрел вниз на свои лопатообразные пальцы. Когда он после минутного молчания заговорил, в голосе его звучал сарказм:

— Ты никогда не сдаешься, Аш. Ты сидишь тут и рассчитываешь, что у тебя есть еще два дня — но, может, у тебя и двух часов нет; этот визиготский бандит может постучать в твою дверь в любую минуту, даже сегодня. — Он мельком взглянул на туннель в стене, служивший окном. Из-за яркости горящего в камере греческого огня никак было не присмотреться к ночной тьме за окном, на месте окна был только черный квадрат. Напряженным голосом он продолжал: — Аш, ты не знаешь, что ты можешь умереть? Тебя ничто не научило? Ничто не заставляет тебя страдать?

«Старается достать меня», — подумала Аш, внешне никак не проявляя гнева.

— Я себя не обманываю. Да, вероятно, я умру, — дрожа от холода, она обернула руки складками шерстяной юбки. Где-то в коридоре за дверью послышались шаги и смолкли, шум заглушала стальная дверь.

Годфри сказал:

— Я всего лишь необразованный бродячий проповедник. Ты это знаешь. Я буду молиться нашей Богоматери и всем святым, я сдвину небо и землю, чтобы освободить тебя, ты знаешь. Но я во всем тебя подведу, если не попробую тебе объяснить… если ты не осознаешь, что можешь погибнуть до того, как успеешь привести в порядок свою душу. Когда ты последний раз была на исповеди? До битвы при Оксоне?

Аш открыла рот и снова закрыла. И наконец, проговорила:

— Не помню. Правда, не помню. Это имеет значение? Годфри тихонько усмехнулся и провел рукой по лицу.

— Чего ради я хлопочу? Ты полная язычница, дитя, и мы оба это знаем.

— Прошу прощения, — сказала Аш с искренним раскаянием. — Прости, что не могу быть для тебя хорошей христианкой.