Том 9. Жизнь Матвея Кожемякина

В его груди больно бились бескрылые мысли, он со стыдом чувствовал, что утреннее волнение снова овладевает им, но не имел силы победить его и, вдыхая запах тела женщины, прижимал сомкнутые губы к плечу её.

— Милый мой, — шептала Палага, — на что мы родились? Почто живём?

Незаметно для себя он прислонился к ней плотнее и отскочил, а она простодушно спросила:

— Укололся? Разорвал он мне рубаху-то, я тут булавкой приколола, не успев другую рубаху надеть. Вот, вынула.

Наклонясь к подоконнику, она открыла грудь, и он, не владея более собой, жадно прильнул к ней губами.

— Ой, что ты это? — шептала она, отталкивая его. — Мотя, полно-ка…

Ей удалось подняться на ноги, она оторвала голову его и, держа её в ладонях, шептала, упрекая:

— Видишь вот — отказался давеча от Натальи-то…

И, отодвинувшись от окна в тень, деловито сказала:

— Ты — ложись-ка, а дверь-то не запирай.

— Почто? — спросил Матвей, вздрогнув.

— Уж я знаю!

Крепко поцеловав его в лоб, она ушла, а юноша, обомлев, прижался в угол комнаты, глядя, как на полу шевелятся кружевные тени, подползая к ногам его спутанными клубами чёрных змей.

Юноша взглянул в окно — мягко блеснуло чистое, лунное небо.

«Надо ставень закрыть. Комары…» — как сквозь сон подумалось ему.

И снова прижался к стене, вздрогнув: около его двери что-то шаркнуло, зашуршало, она осторожно открылась, и весь голубой свет луны пал на лицо и фигуру Натальи, как бы отталкивая её.

На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.

— Уйди! — громко сказал Матвей.

Она не послушалась и всё двигалась к нему; от неё истекал запах земли, пота и увядшей травы.

— Уйди прочь! — крикнул он, когда женщина была так близко, что он мог ударить её. Топнув ногой, он глухо позвал: — Мама!

Он помнил, как Наталья отшатнулась назад, хлопнула дверь, — тут на него упало тяжёлое облако тьмы, закружило его и унесло с собою.

Потом он лежал на постели, задыхаясь от едкого запаха уксуса и хрена, рядом сидела Палага, говоря Власьевне:

— Страшен день послал на нас господь!

А Власьевна тёрла на тёрке хрен, отвернув лицо в сторону, и слащаво пела:

— Какая ты ему мать? В твои годы за эдаких замуж выдают. В деревнях-то и завсе так: парнишке пятнадцать, а девку всегда старше берут. Ничего не поделаешь, коли мужики-то обречены работе на всю жизнь, — всяко извёртываться надобно, чтоб хребет не треснул ране времени…

— Что я буду делать? — не отвечая, бормотала Палага. — Как оборонюсь от наветов-то? Да ещё и этот захворал.

Её испуганные глаза потемнели, осунувшееся лицо казалось раздавленным. Тяжело вздохнув, она приложила ухо к груди Матвея, — он шепнул на ухо ей:

— Прогони Власьевну…

Охнув тихонько, Палага выпрямилась и долго молчала, глядя в стену, а потом нерешительно и тихо молвила:

— Кажись — спит он! Ты, пожалуй, иди, ложись, я позову, коли что…

А когда стряпуха ушла, она, наклонясь к Матвею, тревожно быстро спросила:

— Чем напугала тебя дура эта?

— Ничем! — ответил юноша, стыдливо отводя глаза в сторону, и с гордостью, самому себе не понятной, добавил: — Она и не дотронулась до меня!

Палага подвинулась ближе к нему, спрашивая с жадным любопытством:

— Как же это вышло?

Кратко рассказав ей, он обиженно попенял:

— На что ты её прислала?

— Да ведь как же! — воскликнула она, улыбаясь и покраснев. — Ведь ты…

Играя пальцами её руки, он сказал, вздохнув:

— Я думал, ты сама придёшь…

Она отшатнулась, удивлённо мигнув, и покраснела ещё более густо.

— Посидеть со мной, — окончил Матвей.

Палага тихонько засмеялась, прикрывая рот рукою.

— Ой, господи! Что почудилось мне!

— Что?

— Та-ак.

И, невесело качнув головой, вздохнула.

— Смехи!

— Это кто меня раздел? — смущённо спросил Матвей.

— Мы. А что?

Он завернулся в одеяло, встал и пошёл к окну.

— Ладно ли тебе вставать-то? — заботливо осведомилась женщина, не глядя на него.

— Дышать трудно! — тихо ответил юноша. — Глаза ест хрен…

За окном сияло голубое небо, сверкали редкие звёзды лунной ночи и вздрагивала листва деревьев, словно отряхая тяжёлый серебряный блеск. Был слышен тихий шорох ночной жизни растений и трав.

Оба долго стояли у окна, не говоря ни слова.

— О чём думаешь? — спросил, наконец, Матвей.

— А вот, — медленно ответила женщина, — приедет батюшка твой, начнут ему на меня бухать со всех сторон — что я буду делать? Скажи-ка ты мне…

Матвею польстило, что она спрашивает его совета. Он сдвинул брови и — молчал, не зная, что ответить. Потом, неожиданно для себя, спросил:

— Если сказать Наталье — иди, спи с Пушкарём, — пойдёт?

— Дадут гривенничек — пойдёт! — просто ответила Палага.

— Ругают эдаких-то, — сумрачно сказал юноша, подумав.

— Ругают! — повторила женщина, точно эхо. И снова зазвучал её шёпот: — Приедет батюшка, да объявит в полицию, да как начнут, сраму-то, позора-то сколько будет!