Том 9. Три страны света

— Вот изволите видеть: я разливаю чай и слышу какой-то странный писк; думаю: верно, кошка забралась и мяукает. Отпустив чаю вашей милости, я думаю, дай пойду выгоню — кошку; вышла в сени да и говорю: брысь, проклятая! не идет; я отворила дверь — глядь: корзина; думаю: на что тут корзину поставили?

— Сейчас, что ли, вы услышали плач?

— Только вот чай вашей милости отпустила, да и думаю: выгоню проклятую кошку, ан глядь — корзина! я и думаю: верно, с угольями кто занес!

— А не видали ли вы в окно кого-нибудь?.. Ведь вы сидели у окна? — спросил барин.

— Когда я шла сюда, в сенях никого не было. А бог их знает, может и видела, как прошел кто, да думала свои…

Между тем любопытная собака обнюхивала корзину.

— Тубо [1]Фингал! — закричал барин на собаку и, обратясь к ключнице, приказал внести корзину в комнату.

Незаметно и тихо в двери сеней и в окна глядела сотня глаз; беготня была страшная на дворе. Лакеи один за другим появлялись в комнату. Корзину развязали: в ней лежал только что родившийся ребенок, весь красный и сморщенный… Он вертел головкой и искал губами грудь, жалобно пища.

— Ах, владыко! какой здоровый ребенок! — в восторге вскрикнула ключница, вынув его из корзины.

При этом движении письмо упало на пол.

— Что это? письмо?

И барин указал головою на бумагу.

Множество рук протянулось; одна из них, огромного размера, подняла письмо и подала его барину; барин прочитал вслух:

«Всем, что для вас есть святого, заклинаю вас, призрите сироту. Он законнорожденный; но страшные обстоятельства заставляют мать просить вас заменить этому несчастному ребенку родителей. Я уверена, что он будет счастлив, если вы не отвергнете его. Об этом умоляет вас умирающая мать…

179*, августа 17».

Ключница внимательно слушала чтение, укачивая ребенка; она положила ему в ротик свой палец, и ребенок с жадностью сосал его. Окончив чтение, барин печально посмотрел на ребенка и сказал:

— Бедный, — что я буду с тобой делать?

— Призрите сироту! вам бог пошлет на его долю! — прослезясь, сказала ключница.

— Хорошо, хорошо… разумеется, не кину его.

— Посмотрите, какой славный мальчик! Есть хочет! — радостно сказала ключница, любуясь, как ребенок тормошил ее палец.

— Взять кормилицу, — сказал барин.

— А на рожке?.. право, я его славно выкормлю на рожке.

— Нет, что за вздор! Нет ли кого с грудным ребенком во дворе? пусть кормит двух.

— Матрену… у ней муж на днях умер, одна, как перст, с ребенком, плачет, сердечная! Вот ее и возьмем.

— Ну, пусть кормит… А если нет своих, так из чужой деревни нанять.

— Господи! как можно! — с испугом возразила ключница. — Да у нас, право, так много родят в дворне, что…

— Хорошо, — перебил ее барин, — распорядитесь поскорее; отдаю ребенка на ваши руки: смотрите за ним хорошенько, как за моим сыном.

Дворовые люди переглянулись; ключница обиделась.

— Как можно! — возразила она. — Как за вашим сыном?.. — Она остановилась и потом робко договорила: — Может статься, и неблагородный.

— Все равно, я вам приказываю! — строго сказал барин и пошел. — Пришлите мне чаю, только горячего, — прибавил он, приостановясь в дверях…

Вопросы, восклицания, оханья, аханья наполнили комнату. Ключница каждому порознь рассказывала с мельчайшими подробностями, как и что она думала.

Барин тоже с своей стороны на минуту задумался; он несколько раз читал письмо, и в лице его мелькали и сменялись мысли… Он напился чаю, выкурил трубку, походил, подумал, снова лег и стал читать. Собака уже спала по-прежнему, и скоро полная тишина воцарилась в комнате. Барин тоже задремал. Только огромная муха, неистово жужжа и стуча в стекло, нарушала тишину барского дома.

Часть первая

Глава I Шутка

183* года, в августе, утром, часу в десятом, Каютин проснулся и почувствовал страшный холод. Члены его тряслись как в лихорадке, а зубы стучали. Он попробовал плотнее закутаться в халат, заменявший ему одеяло, закрыл даже голову: напрасно! Раскрыв голову, он стал думать о причине такого неестественного холода, продолжая дрожать всем телом. Вместе с ним дрожит, казалось ему, и вся комната; маленький столик перед кроватью танцует, а графин и стакан, поставленные на столике рядом, издают жалобные непрерывные звуки; ширмы, оклеенные бумагой, выгибаются и рокочут, беспрестанно угрожая обрушиться на продрогшего Каютина. И вместе с тем вокруг него такой шум и грохот, как будто экипажи едут не по улице, а в самой его комнате, тотчас за ширмами. Каютин сначала подумал, что ему так кажется со сна; но синие, окоченелые пальцы, которые он на минуту поднес к своим глазам и потом тотчас спрятал, будто обожженные, громко говорили противное.

«Ну, так у меня просто нервное расстройство», — подумал Каютин.